Татьяна Иванова - Сорняк из райского сада

— О чем?

— Мам, ну, какая разница! Слишком долго рассказывать!

— Сима, не делай глупостей, я прошу тебя, охолонись!

— Мама, милая, я обещаю тебе, что нисколько не обижу Ирину Валерьевну! Честное слово! — Серафима чмокнула Анну Сергеевну в щеку.

— Давай телефон.

— Алло, Ирина Валерьевна, доброе утро! Это Серафима

Голубева Вас беспокоит.

— Да, я слушаю.

— Ирина Валерьевна, скажите среди немцев, которые приезжали к вам был некий Эрвин Линденберг?

— Конечно! — ответила Косова, заставив Серафиму похолодеть и опуститься в стоящее рядом кресло.

— А как он выглядел?

Ирина Валерьевна описала внешность незнакомца, которая точно совпадала с образом человека, приснившегося Серафиме.

— Спасибо, Ирина Валерьевна, и, пожалуйста, извините за ранний звонок.

— Ничего страшного, я уже встала.

— Ах, да, Ирина Валерьевна, передайте Путилову, что я пока не выйду на работу. Все еще никак не могу расквитаться со своей юридической конторой. — Солгала она, понимая, что теперь ей совсем не до работы. — До свидания!

— До свидания, Серафима!

— Что с тобой? — спросила Анна Сергеевна, которая тайно подслушивала разговор дочери с секретаршей, и сейчас словно приведение, бесшумно выросла в дверном проеме.

— Ты такая бледная, Симочка, что случилось?

Серафиме хотелось кричать, ее сердце разрывалось на части!

— Это правда! — стонало оно. — Это правда! Но почему Машка? Зачем она это сделала?

— Что же делать? Что теперь делать?

Она посмотрела на Анну Сергеевну.

— Рассказать обо всем маме?

— Глупости! Она не поверит, начнет утешать, или вообще подумает, что у меня "съехала крыша".

И тут ей пришла в голову мысль, что так подумают все, кому она захочет рассказать о своем сне!

— А кому рассказать? Вернее, кому надо рассказать? Или, или…

сама? А, что она может сделать сама? Надо обо всем

подумать! Надо хорошенько подумать!

Серафима взглянула на Анну Сергеевну.

— Не беспокойся, мама, все нормально. А бледная я потому, что плохо сегодня спала.

…Сначала она подумала, что сама пойдет к Марии и на ее глазах достанет пистолет, который та спрятала на антресоли, а потом, прижав ее к стенке, заставит пойти в милицию и во всем признаться.

Но, где гарантия, что пистолет до сих пор лежит там? Маша вообще давно уже могла вынести его из квартиры, или перепрятать в какое-нибудь более надежное место. Может, тогда рассказать ей о том, "как все было" и посмотреть на ее реакцию? Но, что это даст? Доказать-то Серафима все равно ничего не сможет!

Да, и потом, если честно признаться самой себе, она боится увидеть Машу. Она уверена, что увидев ее, не сможет сдержаться, чтобы не вцепиться в нее изо всех сил… Одним словом, без ненужной, бесполезной паники, дело не обойдется, и все пойдет прахом! Ее окрестят ненормальной истеричкой, только и всего!

Может обратиться к Валере Кудрину, и задействовать службу безопасности? — Нет! Валере нравится Машка. Серафима заметила это еще в Альпах. А личная симпатия в такой ситуации может только навредить делу. И вообще, служба безопасности уже поставила на всем этом большой крест. — Нет, здесь надо действовать по другому, и скорее всего на законном основании. Остается только милиция! Те пока еще не закрыли дело, да и генерал Степаненко держит его под контролем. — Расскажу им все как есть, — подумала Серафима, — а там, может, они и сами отыщут какую-нибудь зацепку. А если не отыщут, или вообще не воспримут все это всерьез? Ладно, там будет видно!

Егор Свиридов зашел в кабинет Верескова.

— Что у тебя, Егор? — спросил подполковник.

— Андрей Олегович, тут такое дело, что и не знаю, как доложить.

Вересков удивленно взглянул на лейтенанта поверх своих очков-половинок.

— Ну, что еще?

— Вчера вечером мне позвонила Серафима Голубева и захотела немедленно встретиться. С утра я побывал у нее дома, причем не в квартире Анны Сергеевны, а в ее личной, которая находится в Ясенево.

— Какая разница? Что очень важно, где ты с ней встретился?

— Думаю, это значимо, Андрей Олегович, потому, что она не хотела вести разговор в присутствии Анны Сергеевны.

— Хорошо, что дальше?

— Она мне такое рассказала… И Егор, приумолк, показывая тем самым, что он находится в полном недоумении.

— Да, что ты как красна девка, Свиридов, мнешься, да жмешься! Выкладывай, все как есть!

— В общем, она рассказала, что ей приснился сон, из которого выходит, что убийца ее отца, — Мария Кружилина! Причем, она уверена, что это был вовсе не сон, а самая настоящая правда, и у нее на этот счет даже есть доказательства!

— Слушай, Егор, а она часом не рехнулась, на почве горя, не впала в так называемую флустрацию?

— Не похоже, Андрей Олегович.

— Постой, постой, но ведь Кружилина ее близкая подруга, она сама говорила об этом на допросе, и даже обиделась, когда мы бросая тень на всех сослуживцев, коснулись и этой самой Марии.

— Было такое дело! А теперь она утверждает обратное. В общем так, Андрей Олегович, Голубева сейчас сидит у Вас в приемной.

— Господи, зачем сейчас-то?

— Ну, что я мог ответить ей на все это? Да, и потом, она сама изъявила желание рассказать обо всем Вам, то бишь руководителю расследования, и именно сейчас! Сказала, что пока не поговорит, никуда отсюда не уйдет!

Вересков покачал головой.

— Час от часу не легче! Ладно, приглашай, только сам не уходи, поприсутствуй.

Серафима вошла в кабинет подполковника и поздоровалась.

— Здравствуйте, Андрей Олегович! Думаю, Ваш лейтенант уже успел доложить, что на прием просится, по меньшей мере, свихнувшаяся Серафима Голубева? — она понимающе улыбнулась.

— Здравствуйте, Серафима Алексеевна, проходите, садитесь. Свиридов, напротив, сказал, что Вы на таковую не похожи!

— Очень любезно с его стороны. Но, все равно, начну издалека, чтобы потом больше не касаться темы моего психически нестабильного состояния в период постстресса!

Вересков, внимательно на нее взглянув, отметил, что девушка определенно находится в самом настоящем здравомыслии.

— Дело в том, что еще задолго до смерти папы, со мной стали происходить какие-то странные вещи. Я, например, одно время постоянно ощущала рядом с собой чье-нибудь присутствие, мне казалось, что некий незримый объект, не имеющий плоти, но обладающей душой, по человеческим понятиям, участвует в моей личной жизни. Потом это ушло куда-то на задний план, но появилось нечто другое.

— Что же?

— Думаю, я стала чувствовать человеческую ауру.

Серафима умолкла на минуту, чтобы оценить, какое впечатление произвел на подполковника ее рассказ, и находится ли она на правильном пути в своем убеждении.

— Я Вас внимательно слушаю, Серафима Алексеевна. А в чем это заключалось?