Джаспер Ффорде - Дело Джен, или Эйра немилосердия

— Не намекай на горб, парень! — а после того, как он все же произнес эту реплику, скандировали:

— Та-у-эр! Та-у-эр! Та-у-эр!

Пьеса шла в постановке Гаррика [15] Дэвид Гаррик — легендарный английский актер XVIII века. и длилась всего два с половиной часа. В сцене битвы на Босуортском поле половина зрителей оказалась на сцене, помогая изображать сражение. Ричард, Кэтсби и Ричмонд были вынуждены драться в проходе между креслами, а вокруг кипела настоящая битва. Когда Ричард стал кричать «Корону за коня!», появилась розовая лошадь (на два исполнителя, как и положено в пантомиме), и представление выплеснулось в фойе. Ричмонд вытащил девушку из-за прилавка с мороженым, назначил ее своей Елизаветой и продолжил заключительный монолог с балкона. Зрительный зал приветствовал его в качестве нового короля Англии, а солдаты, сражавшиеся на стороне Ричарда, принесли новому королю присягу. Пьеса закончилась словами Ричмонда:

— Скажи «аминь», Творец!

— Аминь! — возопила толпа и радостно зааплодировала.

Это было славное зрелище. Актеры хорошо потрудились, и, по счастью, во время сражения на Босуортском поле никто серьезно не пострадал. Мы с Лондэном быстро покинули театр и нашли свободный столик в кафе напротив. Лондэн заказал два кофе, и мы уставились друг на друга.

— Хорошо выглядишь, Четверг. Годы милосерднее к тебе, чем ко мне.

— Чушь, — ответила я. — Посмотри на эти морщинки…

— Это мимические. От смеха, — заявил Лондэн.

— Ничего такого смешного не было.

— Ты сюда надолго? — вдруг спросил Лондэн.

— Не знаю, — ответила я и опустила взгляд.

Я пообещала себе, что не буду винить себя за то, что уезжала, но…

— Зависит от многого.

— А именно?

Я посмотрела на него и подняла брови.

— От ТИПА.

Принесли кофе, и я улыбнулась.

— Ладно, а ты как?

— Я-то ничего, — ответил он, затем добавил чуть потише. — Мне тоже было одиноко. Очень одиноко. И моложе я тоже не стал. А как ты жила?

Я хотела сказать ему, что тоже была одинока, но некоторые вещи не так-то просто произнести вслух. Я хотела сказать, что до сих пор меня ранит то, что он сделал. Простить и забыть — прекрасная идея, но никто не собирался прощать и забывать моего брата. Имя погибшего Антона было облито грязью — и все из-за Лондэна.

— Ничего. — Я подумала. — Вообще-то это неправда.

— Я слушаю.

— У меня сейчас тяжелое время. Я потеряла в Лондоне двух коллег. Я гоняюсь за чокнутым, которого большинство народу считает мертвым. Майкрофт и Полли похищены, мне в спину дышит «Голиаф», и начальство собирается отнять у меня бэдж. Как видишь, все просто замечательно.

— По сравнению с Крымом — мелочи, Четверг. Ты сильнее всего этого дерьма.

Лондэн размешал в кофе три кусочка сахара. Наши глаза встретились.

— Ты надеешься, что мы сможем снова быть вместе?

Он был ошарашен прямотой моего вопроса. Пожал плечами:

— Я не думаю, чтобы мы по-настоящему расставались.

Я абсолютно точно знала, о чем он говорит. Духовно мы были всегда вместе.

— Я не могу больше извиняться, Четверг. Ты потеряла брата, я — хороших друзей, весь мой взвод и ногу. Я знаю, что значил для тебя Антон, но я видел, что он указал полковнику Фробишеру не ту долину как раз перед тем, как двинулась бронеколонна! Это был безумный день, сплошное безумие, но это случилось, и я был обязан рассказать все, что видел!

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Перед отправкой в Крым я думала, что хуже смерти ничего не бывает. Вскоре я поняла, что так считают только сопляки. Антон погиб, я могу с этим смириться. Люди на войне неизбежно гибнут. Да, это был чудовищный разгром. Такое тоже время от времени случается. В Крыму такое не раз бывало и раньше.

— Четверг! — взмолился Лондэн. — То, что я сказал, это же правда!

Я озлилась:

— Кто знает, что есть правда? Правда — то, что нам кажется удобнее всего. Пыль, жара, шум! Что бы ни случилось в тот день, сейчас правда — то, что люди читают в книгах о войне. То, что ты рассказал военной следственной комиссии! Может, Антон и ошибся, но не только он один ошибся в тот день!

— Я видел, как он показал не на ту долину, Четверг.

— Он никогда не сделал бы такой ошибки!

Такого гнева я не испытывала десять лет. Военачальники умудрились уйти от ответственности, а мой брат останется в истории и народной памяти как человек, который погубил Третью Уэссекскую легкую танковую бригаду. Командир и Антон — оба погибли в сражении. И рассказать о случившемся мог один только Лондэн.

Я встала.

— Опять убегаешь, Четверг? — сардонически произнес Лондэн. — И так будет всегда? Я надеялся, что ты стала мягче, что мы когда-нибудь сможем выпутаться из этого, что в нас еще осталось достаточно любви…

Мой взгляд должен был обжечь его — столько ярости вспыхнуло во мне.

— А верность, Лондэн? Он же был твоим лучшим другом!

— Я все равно сказал то, что сказал, — вздохнул Лондэн. — Однажды тебе придется смириться с тем фактом, что Антон прокололся. Такое бывает, Четверг. Такое бывает.

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

— Сможем ли мы когда-нибудь справиться с этим, Четверг? Мне обязательно надо знать, и как можно скорее!

— Скорее? С чего такая срочность? Нет, — ответила я. — Нет, нет, никогда! Извини, что потратила впустую твое чертово драгоценное время!

Я выскочила из кафе вся в слезах, злая на себя, на Лондэна, на Антона. Я думала об Орешеке и Тэмворте. Нам всем надо было дождаться подкрепления; мы с Тэмвортом лопухнулись, когда полезли в это дело, а Орешек — когда отвлек на себя врага, куда более сильного и физически, и ментально, чем он сам. Все мы поддались возбуждению погони — импульсивный порыв, которому поддался бы и Антон. Однажды в Крыму я и себя возненавидела за эту импульсивность.

Я вернулась в «Finis» около часу ночи. Уикенд имени Джона Мильтона закончился дискотекой. В лифте грохот музыки слышался глухо, и под этот глухой ритм я поехала наверх, привалившись к зеркалу и ища утешение в прохладе стекла. Не надо было мне возвращаться в Суиндон, поняла я со всей очевидностью. Надо утром поговорить с Виктором и как можно скорее перевестись отсюда.

Я открыла дверь, сбросила туфли, рухнула на постель и уставилась на полистирольные плитки потолка, пытаясь смириться с выводом, который я всегда подразумевала, но с которым боялась столкнуться лицом к лицу. Мой брат прокололся. Никто никогда прежде вот так просто не ставил меня перед этим фактом. Военный трибунал говорил о «тактических ошибках в ходе сражения» и «общей некомпетентности». Почему-то это «прокололся» звучало убедительнее — все мы порой ошибаемся, одни чаще других. И лишь когда цена считается в человеческих жизнях, эти ошибки замечают. Будь Антон пекарем, который забыл положить в выпечку дрожжи, ему бы все сошло с рук, а ведь он бы точно так же — просто прокололся.