Сергей Тепляков - Флешка

– Ну, пошли! Ни пуха нам, ни пера!

– К черту! – с веселым возбуждением закричали остальные почти хором. Жанна странно посмотрела на этих людей – она вдруг поняла, что почти наверняка ведет их на смерть. Тут она заметила, что на нее смотрит Филипп.

– Ты не хочешь им все объяснить? – тихо сказал он, подойдя к ней вплотную.

– Не хочу… – твердо сказала она. – И тебе не советую. Потом, потом…

Все высыпали на улицу. По машинам все распределились заранее. «Круизер» был назначен штабной машиной – сюда села Жанна, взяв с собой Филиппа, которого она не хотела далеко отпускать, и обоих Каменевых. Водителем к ним вызвался Иван Громов. Жанна предчувствовала, что всю дорогу ее ждут морпеховские байки, но деваться было некуда.

За руль белого «Хаммера» сел Матвей Алферов, ревниво оберегавший свое будущее имущество. С ним был Яков Громов, Лев Фадеев, Марьяна и Костя Варфоломеев. В третьей машине, вести которую вызвался Яков Алферов, устроились Плотников с Канунниковым, Фомин и Оскар Осинцев.

Если бы кому-то было дело до Осинцева, он заметил бы, что последние дни старик не похож сам на себя: перестал рассказывать случаи из своей жизни и не показывал карточных фокусов. Он по-прежнему готовил на всех, но вчера, например, пересолил курицу. Этот факт всех очень развеселил: «Уж не влюбились ли вы, Оскар Иванович?» – спросил его почти каждый. Осинцев, с которым такое случилось впервые, был сам не свой, но не от пересола, а от того задания, которое дал ему Шрам.

После того звонка он, придя в себя, собрался и поехал к Шраму. Шрам имел репутацию главного городского разбойника, время от времени сидел в тюрьме (но недолго и с надлежащим его воровскому чину комфортом). Говорили, что сам он никого не убивал. Правда, те же, кто говорил это, понизив голос, шептали, что вроде бы Шрам сам недавно сбросил кого-то из своих врагов связанным с моста. Это была странно – мог ведь кому-нибудь поручить. «Погорячился»… – вздыхали рассказчики и глаза их необычно поблескивали: из-за этого убийства подбирался к Шраму убойный отдел вместе со следственным управлением.

У Шрама было еще одно прозвище – Барабас, но оно не нравилось Шраму и так называли его только враги, когда хотели обидеть. Осинцев знал это и по дороге к Шраму боялся, как бы в нервном состоянии не ляпнуть лишнего.

Знакомы они были давно: Шрам любил хорошо поесть, а Осинцев умел вкусно готовить, на этом как-то и сошлись. Однако у каждого было свое ремесло, и до сих пор ничего, кроме редких встреч за столом, их не связывало.

Шрам встретил Осинцева радушно: усадил за стол, налил, угостил. Осинцев, в голове которого еще ворочались выпитые им «Ветераны», снова быстро опьянел и затосковал. Увидев это, Шрам решил, что старик ждет смерти.

– Оскар Иванович, не бойтесь, я вас не убью… – ласково сказал он, полагая, что расставляет все точки над «и».

– То есть, не сами?.. – спьяну то ли осмелев, то ли потеряв осторожность, поинтересовался Оскар.

Шрам от неожиданности осел на диване и, вытаращив глаза, смотрел на Осинцева. Потом Шрам захохотал. Шраму, Осинцев знал, было за пятьдесят. Жизнь, прожитая в сытости, дала себя знать – фигура обросла жиром. Привычка к власти над жизнью и смертью выражалась в той странной энергии страха, которую Шрам внушал всем своим собеседникам. Осинцев, и не он один, терялся от одного его взгляда. Сейчас Осинцев чувствовал, что трезвеет с невероятной скоростью, как не протрезвел бы, видимо, и после проруби с ледяной водой. «Что я говорю? – в ужасе думал он. – Что я говорю?!».

– Извините, Борис Абрамович, – проговорил Осинцев (Шрама звали Исаев Борис Абрамович). – Простите уж меня, старика, сам не знаю, что говорю, совсем голова с языком не дружит…

– Да ладно, не тушуйтесь, – сказал Шрам. – Будто я не знаю, о чем там за спиной шепчутся. Пусть. Это глупости, а у меня к вам серьезный разговор. Слышал я, что дружок ваших дружков нашел какую-то странную штуковину.

– Это кто же? – спросил Осинцев.

– Филипп Третьяков, писатель… – пояснил Шрам.

– А, помню… – сказал Осинцев. – Блондинчик.

– Ну да… – кивнул Шрам.

– Честно говоря, не знаю, что он там мог найти… – развел руками Осинцев. – Как-то это прошло мимо меня.

– Это не страшно… – обнадежил его Шрам. – Вы мне для того и нужны, чтобы разузнать. А еще лучше – забрать. Я, как доложили про Третьякова, даже его книжку прочел. И ведь ничего не понял!

Шрам весело всплеснул руками.

– Только чую, что-то за этим есть! – тут Шрам значительно поднял толстый волосатый палец. – Есть! И если то, за чем Третьяков ездил в Кулешовку, как-то связано с его книжкой, то это может стоить хороших денег.

Шрам еще помолчал, внимательно глядя на Осинцева. Тот смотрел на него с ужасом – чего Шрам от него ждет?

– Не боец я… – осторожно сказал Осинцев.

– А и не надо… – сказал Шрам. – Бойцы у меня есть. Мне нужно время и место. В городе брать опасно – не один этот Третьяков. А вот если поедет куда – так вы нам сообщите, и мы приедем, как «Скорая помощь».

– И что тогда? – спросил Осинцев.

– А тогда, если все получится, вы не только мне ничего не должны, но и получите хорошую сумму для обеспечения достойной старости… – сказал Шрам.

– Сколько? – осведомился Осинцев.

– Вот это разговор! – одобрительно кивнул Шрам. – Вы пришли в себя.

Он взял в руки листок, что-то на нем написал и подвинул Осинцеву. Осинцев посмотрел, но от волнения рябило в глазах. «С кем я торгуюсь? О чем я торгуюсь? Жизнь, мне останется жизнь!» – вдруг отчаянно подумал он, забыв, что еще час с небольшим назад готов был прыгнуть с балкона.

– Хорошо… – сказал он.

– И отлично! – обрадовался Шрам. – Вот это – телефон, по которому вы будете нам звонить. А вот это – маячок, по которому мы будем знать, где вы…

Этот маячок был сейчас у Осинцева под курткой. Осинцев чувствовал его ежеминутно и думал, что так, должно быть, смертельно больные люди чувствуют свою опухоль. Еще раздражало его то, что «Хаммер» оказался не так уж просторен – втроем сзади было тесно. Осинцев поворочался, устраиваясь.

– В тесноте, да не в обиде! – прокричал ему Фомин. – На посошок?!

Осинцев, вышедший из задумчивости, увидел, что у Фомина в руках фляжка. «А чего ж…» – невесело подумал Осинцев, принял фляжку и отпил глоток.

– Ого! – сказал он, морщась. – Семь лет?

– Приятно иметь дело со знатоком! – сказал Фомин. – Хороший коньяк?

– Еще бы… – Осинцев показал большой палец.

Их машина, стараясь не отстать от других машин каравана, летела по городу явно выше дозволенной скорости, но менты на обочинах только провожали их взглядом: и по машинам, и по номерам (Матвей Алферов, пользуясь знакомствами, достал «непростые») было ясно, что нерядовые люди едут по своим нерядовым делам.