Анна Мурадова - Беглая книга

— Ира, а мы… А нам уместно будет туда пойти? — спросила я.

— Учти, одна без меня ты никуда не пойдешь! — К Володе вернулся дар речи. — Если бы ты слышала, что тут Маргарита рассказывала…

— Да слышала я, пап, ты так распинался на всю квартиру, что все ясно было. Вот я и подумала, что надо вам сказать.

— Во сколько вечеринка и где? — спросила я, прежде чем Володя успеет хоть что-нибудь мне запретить.

Общение с рабочим классом мне всегда давалось тяжело. Вызовы сантехника дяди Пети я еще как-то могла пережить, потому что уже свыклась с этим угрюмым персонажем. А вот прибытие людей, которым предстояло навешивать новую дверь, разволновало меня не на шутку: этих я вообще не знала, и как общаться с ними, заранее продумать не могла. Вообще сама идея установки дорогой железной двери в доме, который не сегодня-завтра пойдет на снос, казалась мне абсурдной. Но раз Володя велел… Прибывшие юноши оказались такими интеллигентными, что мне стало стыдно своих мыслей (порожденных, однако не моей злобой, а советской службой быта и ненавязчивым сервисом).

Они действовали быстро и в процессе работы умудрялись обходиться без ненормативной лексики. Прямо как в анекдоте: «Вася, будь любезен, не капай мне на голову раскаленным оловом». Я вспомнила об одном студенте философского факультета, который подрабатывал грузчиком у нас же в МГУ. Кто-то из преподавателей оставил на столе заумно-философский тратат, а через некоторое время не обнаружил его. На вопрос: «Кто взял книгу?» ему ответили «Да вон наш грузчик почитать взял»… Рассказывали, что после этого ему пришлось обратиться к психиатру. Врали, конечно же.

Еще одна не вовремя всплывавшая ассоциация — название галльского города Isarnodori — «железные двери». Был у них город-крепость, а в ней — ворота железные… Хотя, возможно, речь шла всего лишь о деревянных воротах, окованных железом? Тогда добывать железо было сложнее, и мало кто мог себе позволить такую роскошь. А тут — пожалуйста! Приезжают, делают тебе эти двери… Углубиться в этот вопрос и детально выяснить, какими же были галльские железные врата, мне не дал очередной телефонный звонок.

— Рита, ну я не знаю, ну что это такое? — Татьянин голос снова был по-детски плаксивым. — Вот ты сидишь себе спокойно, а у меня представляешь, что произошло?

Я нервно рассмеялась.

— Вот тебе смешно, да? Я тут вообще на грани нервного срыва, валерьянку пью целым днями…

— А я как всегда над тобой измываюсь. Ты звонила, чтобы мне сказать, какая я черствая?

Таня замолчала. Видимо, именно это я и хотела сказать. Но выдерживать паузу она не умела, поэтому из трубки на меня полились очередные подвывания.

— Вот если бы ты могла понять, что может переживать человек, когда у него в жизни происходят такие события! Тебе-то хорошо…

— Мне очень хорошо, — саркастически согласилась я. — Ты просто не представляешь насколько.

— Смеешься? — трагически прошептала Татьяна.

— Да. Нагло и беспардонно.

— Ты…

— …цинична и не чутка к чужой беде! И не понимаю, что может испытывать мать, потому что не познала счастья материнства…

— Рита, что с тобой?! У тебя все в порядке? — встревожилась Татьяна. — нет, только честно, все в порядке, а? Что у тебя там стучит?

— Да вот, дверь железную ставлю.

— А тебе-то это зачем? Что тебе за ней прятать? Ну, я понимаю у кого есть хоть что-то ценное, а у тебя — только научна литература!

— Лучше рассказывай по-быстрому, что твой Димочка опять натворил?

— А ты уже знаешь? — в трубке послышались знакомые мне всхлипы.

— Догадываюсь. Ушел из дома, прихватив все, вплоть до алюминиевых ложек.

— Ну… почти…

— Ложки оставил?

— Рит, ну у меня серьезное горе, а ты… То есть он просто ушел. Сказал, что нашел какую-то работу, где денег платят, и стал снимать квартиру.

— Я рада за него. Если все это, конечно, так и есть.

— Рита, но это ужасно, как ты можешь так говорить? Ты не понимаешь, он ушел из дому, совсем. И я ему не нужна. Вообще не нужна, понимаешь?

На мое счастье именно в этот момент рабочие снова принялись сверлить стену, чтобы приделать к ней железный дверной проем. По сравнению с Татьяниными воплями и плачами эти звуки показались мне музыкой.

— Таня, прости, я ничего не слышу, — с чистой совестью и плохо скрываемой радостью выпалила я и повесила трубку.

За нашего Димочку можно было только порадоваться.

Вечером я смотрела в окно на колышущиеся ветки, на потухающий закат, и удивлялась, что теперь мне не слышны шаги соседей по лестничной клетке. Раньше я знала, что сосед слева выводит гулять свою собаку, муж соседки сверху с трудом вползает по лестнице, будучи в изрядном подпитии. А теперь чудесная дверь поглотила все шумы, отрезав меня от других обитателей дома. Почему-то мне не верилось, что эта дверь спасет меня в случае чего. На случай чего есть окно и балкон. А так… Володе спокойно, а мне приятно, что есть кто-то, кто заботится обо мне. Хоть иногда, хоть чуть-чуть.

— А вообще, зря Вы так, Маргарит-Сергеевна, — рассуждала Ириша, перепрыгивая через лужи.

Снова с неба на нас летела какая-то гадость — то дождь, то снег, то и то и другое вместе, смешанное с брызгами грязи и уличной городской гарью. Настроение у меня было мерзостное: день явно не задался. Во-первых, с утра сломался телевизор. Во-вторых, кончились мои любимые духи Кензо. Ни то ни другое — не трагедия, тем более, что телевизор я смотрела редко, а духами пользовалась только тогда, когда вспоминала, что женщине зачем-то непременно надо благоухать цветами. Но когда все вместе… Невольно задумаешься — а дальше-то что будет?

— Вот у меня приятель есть, художник… — продолжала Ириша.

— Что за приятель? — насупил брови Володя, который периодически изображал сурового отца.

— …так он говорил мне, — продолжала Ириша, не обращая внимания на его реплику, — что у каждой вещи, которая хенд-мэйд, есть душа. Вот если на заводе сделано, то вещь остается без души. А когда вручную, то по вещи видно отношение человека, его настроение, все, что у него внутри. И тот, кто эту вещь берет в руки, это чувствует это. Вот это и есть душа вещи.

Такие рассуждения совершенно не подходили Иришке, упакованной в модные веши неестественных ультрасинтетических цветов. Или я чего-то не понимаю, или современные девушки делают все, чтобы их не смогли заподозрить в женственности. Особенно меня ужасали Иришины ботинки, в которых ее девичьи ножки казались огромными. Впрочем, кто бы говорил. На мои осенне-зимние ботинки вообще лучше не смотреть… Моя покойная мама всегда ужасалась тому, как долго я могу носить вещи уже после того, как они становятся по ее словам «непрезетнабельными и годными только в помойку».