Дэн Симмонс - Флэшбэк

По другую сторону улицы от здания в модернистском стиле расположилась более поздняя, постмодернистская часть музея. У Ника даже осталось в памяти имя архитектора — Дэниел Либескинд. Сооружение из стекла и титана с шипами, выступами и углами напоминало разбитую люстру или расколотую звезду с рождественской елки. Его построили в первое десятилетие этого века. Ник помнил самодовольную шумиху вокруг постройки, якобы возвращавшей Денвер на архитектурную карту Америки — будто это хоть что-то значило после Дня, когда настал трындец. Однако ребячливая радость немного поутихла, когда город обнаружил, что: а) внутренние помещения поломанной елочной игрушки совершенно непригодны для размещения экспонатов и б) все углы и поверхности, которые могли протекать, протекали и обещали делать это всегда.

«Стоп. Что-то из херни, полезшей в голову, может принести пользу. О чем это я думал?»

Ник промотал назад ленту своих свободных ассоциаций а-ля Молли Блум, [122] Персонаж романа Джеймса Джойса «Улисс», последняя глава которого представляет собой поток сознания этой героини и часто называется «монолог Молли Блум». словно пленку от старого катушечного магнитофона, — когда-то он научил себя этому — и нашел то, что искал.

Окна-рамы стали бесполезны из-за новых зданий, что окружили музей и закрыли вид на горные пейзажи.

Он по-прежнему пытался раскрыть это дело, используя старые, уже непригодные рамы. Но на прошлой неделе он споткнулся обо что-то… новая штука, загородившая собой старый пейзаж… в ней содержался ответ. Ответ был. Просто Ник пока еще не видел его.

Ник включил свою замечательную четырехколесную поделку от «ГМ», взглянул на улыбающуюся физиономию и распускающиеся листочки интерфейсов: мерин завелся. Хотя он проехал всего ничего, от дневного заряда осталось всего девятнадцать миль. Ник повел этот кусок дерьма вниз по холму, на запад.

На парковке «Шести флагов» было всего с десяток машин. Ник знал, что смешно искать тут «камаро», машину его спасения, — разве что система телепортации из «Звездного пути» могла перенести сюда автомобиль со штрафстоянки за столь короткое время, — но все равно пошарил взглядом. Ни одной машины, поставленной задом наперед или отдельно от других, в южной части парковки он не увидел.

Дэнни Оз курил — обычную сигарету, не косячок — и попивал кофе в почти пустой палатке-столовой под ржавеющей Башней судьбы. Казалось, он ничуть не удивился, что Ник навещает его вновь и так рано утром.

— Кофе, мистер Боттом? — предложил Оз, показывая на большой бачок. — Ужасный, но крепкий.

— Нет, спасибо.

— У вас новые вопросы?

Перед приходом Ника поэт писал что-то в маленьком блокнотике, но теперь отложил его в сторону.

— Не совсем, — сказал Ник. — По крайней мере, ничего в рамках расследования. С этим все.

— Так вы нашли убийцу Кэйго Накамуры?

— Не уверен. — Ник понимал, что такой ответ звучит глуповато. Неважно: так ведь оно и было. — У меня оказалось немного свободного времени, и я подумал, мистер Оз…

— Дэнни.

— И я подумал вот о чем, Дэнни. Как бы вы описали манеры и поведение Кэйго, когда он вас интервьюировал?

Оз молчал целую минуту. Ник уже подумал, что собеседник не понял вопроса (Ник и сам не был уверен, что хорошо понимает свой вопрос), и собирался перефразировать его, когда поэт заговорил.

— Это любопытно, мистер Боттом. Да, в тот день я заметил кое-что необычное в манерах и поведении мистера Кейг.

— Что именно? — спросил Ник. — Подавленность? Обеспокоенность? Настороженность?

— Ликование, — сказал Оз.

Ник, который приготовился делать заметки в своей книжечке, опустил карандаш.

— Ликование?

Дэнни Оз нахмурился и отхлебнул кофе.

— Это не совсем точное слово, мистер Боттом. Я думаю о еврейском слове «менацеях» — пожалуй, точнее всего будет перевести его как «победоносный». Понимаете, за этим стоит лишь интуиция поэта, много лет наблюдавшего за людьми, но у меня сложилось четкое впечатление, что Кэйго Накамура видел себя в преддверии некоего торжества… некоей победы. Победы грандиозного… можно сказать, библейского масштаба.

— Он почти закончил свой документальный фильм о приверженности нас, американцев, к флэшбэку, — заметил Ник. — Может, это и есть торжество, о котором вы говорите?

— Не исключено. — Оз надолго замолчал. — Но мне казалось, что это скорее ощущение победы в тяжелой борьбе.

— Какого рода борьбе? Личной? Больше, чем личной? Поражение или успех, по меркам его отца?

— Понятия не имею. — Оз пожал плечами. — Мы находимся в области чисто субъективных оценок, мистер Боттом. Но я бы предположил, что молодой человек одержал победу в личной борьбе, которая выходила за рамки личного. Какое-то событие корпоративного или политического порядка. Но явно более масштабное, чем он сам.

Ник вздохнул.

— Ну хорошо. Ели говорить о чисто субъективных впечатлениях, то у меня к вам два вопроса, которые, в общем, никак не связаны с расследованием.

— О вашей жене? — негромко спросил Оз и потер шею, словно до сих пор ощущал упертое в нее предплечье Ника. На левом виске поэта краснело пятно — там, где дуло «глока» порвало кожу.

— Нет, речь не о Даре, — выдавил Ник и открыл было рот для извинений, но потом захлопнул его. — Просто вопрос. Если бы вы могли спасти Израиль от уничтожения, убив одного человека — одно человеческое существо, — вы бы сделали это?

Дэнни Оз несколько раз моргнул. Мучительное выражение на его лице свидетельствовало о том, что вопрос не только некорректен, — на него невозможно ответить. И все же он ответил.

— Мистер Боттом, Талмуд учит нас вот чему. Я наверняка перевру этот стих, потому что не заглядывал в талмудический трактат «Санхедрин» с детских лет, но все же попытаюсь… «По одной этой причине и был создан человек: дабы научить тебя, что тому, кто уничтожает одну душу… Писание вменяет… — кажется, дальше „в вину“ —…уничтожение целого мира; а тому, кто спасет хотя бы одну душу, Писание вменяет в заслугу… — или „в достоинство“, точно не помню —…спасение целого мира».

— Значит, вы бы никого не убили, чтобы спасти Израиль?

Дэнни Оз посмотрел Нику в глаза. Прежняя устремленность куда-то вдаль исчезла из его взгляда. И Ник тоже смотрел прямо ему в глаза.

— Не знаю, мистер Боттом. Да простит меня Господь.

— И последний вопрос, — сказал Ник. — Будь у вас возможность вернуться в Израиль сейчас, вы бы сделали это?

Оз иронически хмыкнул, допил остатки холодного кофе и закурил еще одну сигарету.

— Израиля больше нет, мистер Боттом. Только радиоактивная пустыня и в ней — арабы.

— Ну, не вся она радиоактивная. А если бы кто-то прогнал арабов, поселившихся там после бомбардировок?