Дэн Симмонс - Флэшбэк

Какие еще имелись способы уйти из мира?

Он мог бы перестрелять Койна и остальных ребят до покушения на Омуру. Станет ли он после этого героем города? Простят ли его советник и мэр? Ждет ли его триумф?

Но он прекрасно понимал, что даже если остановится на таком варианте, то все равно не сможет убить этих семерых идиотов и остаться в живых. Можно было попробовать сперва прикончить Койна, но все эти прыщавые недоноски теперь носили оружие. Вэл попытался представить себе, как его поражает целая туча стреловидных пуль из ижмашевского автомата — штуковин трехдюймовой длины, с зазубринами. О господи. От этой мысли к горлу снова подступила тошнота.

И еще: Вэл не хотел прощения. Он определенно не хотел становиться героем и предпочел бы выстрелить себе в мягкое нёбо, чем становиться главным триумфатором.

А чего же он хотел?

Скорее умереть, чем жить дальше в этом замороченном городе и мире… Может быть. Наверное.

Добраться до Денвера и пристрелить там предка — вот единственное, что сейчас привлекало Вэла больше смерти. Этот гад бросил его после гибели матери — бросил и забыл о нем, это Вэл знал точно. Что может быть слаще, чем увидеть лицо Ника Боттома за пару секунд до нажатия на спусковой крючок «беретты»?

И вдруг в четверг — Вэл как раз исполнился уверенности, что ему остается лишь выстрелить себе в голову вечером этого дня, в надежде, что пуля все-таки пробьет череп, — милый старый Леонард разом все изменил, рассказав, что его давний друг-латинос устроил им путешествие в Денвер.

Вэл чуть не расплакался, но, к счастью, все же сдержался. Леонард никогда не понял бы, отчего благодарно плачет внук: ему не нужно умирать сегодня, и он получает шанс увидеть и укокошить папочку.

У Койна имелся волшебный выход — побег в Россию вместе с мамочкой, наутро после дня убийства. А у Вэла Фокса Боттома теперь было кое-что покруче — собственный полночный побег с дальнобойщиками-чернорыночниками.

А что же с убийством Омуры? Теперь Вэл мог наплевать на все это, не явиться на встречу в пятницу вечером, скрываться, — пока Койн не решит начинать без него.

Или просто наблюдать — потом на это можно будет флэшбэчить годами, как бы ни обернулось дело, — а самому не сделать ни выстрела. Или получить пулю.

В тот четверг Вэл ложился спать с улыбкой на губах. Но сначала он собирался опустошить свою предпоследнюю двадцатиминутную ампулу.

Вэлу четыре года. Сегодня у него день рождения, ему исполняется четыре года. Он может себе представить четыре свечи на бисквитном торте с шоколадной глазировкой, ведь теперь он умеет считать до четырех. Вэлу четыре года, мама еще жива, он еще не начал ненавидеть папу, а папа — его, и сегодня у него день рождения.

Мама, Вэл, лучший друг Вэла — четырехлетний Сэмюел, живущий в двух домах от них, и бабушка Сэмюела (у его друга почему-то есть только бабушка) — все они сидят на кухне, куда примерно семь лет спустя придут люди в черном и будут пить кофе, есть кексы и другую еду после похорон матери. Но теперешний Вэл не пускает тогдашнее будущее в свою память и целиком погружается во флэшбэкную реальность — медленно, целенаправленно, со вкусом, — словно в ванну с очень, очень горячей водой.

Вэл сидит на высоком деревянном стуле, который купила его мама в магазине некрашеной мебели и разрисовала, специально для него, цветочными бутонами и зверюшками, когда он стал слишком большим для высокого стульчика. Хотя сегодня Вэл уже взрослый, четырехлетний, он любит свой высокий стул — ведь с него можно смотреть через стол на папу, почти глаза в глаза.

Когда папа сидит за столом. Но за этим деньрожденным обедом папы нет. Пока нет.

Он слышал, как мама недавно говорила по телефону: «Но ты же обещал, Ник. Нет, мы уже не можем откладывать… У Вэла глаза смыкаются после долгого дня, и Сэмюелу скоро уже домой. Да, ты уж постарайся. Он ждет тебя сегодня. И я тоже».

Она улыбается, возвращаясь к кухонному столу, но Вэл вместе с тем, четырехлетним Вэлом, ощущает, как напряжена мать. У нее слишком широкая улыбка, а глаза покраснели.

— Ты бы открыл пару своих подарков, пока мы ждем папу, — говорит его мать.

— О, прекрасная мысль, — говорит бабушка Сэмюела. Странно видеть, как старушка возбужденно хлопает в ладоши, словно маленькая девочка.

Вэл смотрит, как его пухленькие пальчики разворачивают подарки. Игрушечная лодочка от Сэмюела — хотя его дружок удивлен тем, что обнаружилось под оберткой, не меньше Вэла. Книжка-раскладушка с небоскребом от матери Сэмюела. Большую часть слов в ней маленький Вэл не может прочесть, но шестнадцатилетний Вэл, смотрящий глазами маленького Вэла, может.

— Давай есть торт. Когда задуешь свечки, развернешь подарок от папы и мамы, — говорит мама.

Глаза у ребят расширяются, когда бабушка Сэмюела выключает кухонный свет. Жалюзи лишь слегка приоткрыты, но в комнату просачивается достаточно сентябрьского вечернего света, чтобы не было совсем уж страшно. И все же Вэл чувствует, как сердце четырехлетнего Вэла стучит от возбуждения и предвкушения.

— С днем рожденья тебя, с днем рожденья тебя… — поют его мама и бабушка Сэмюела. Свечи горят волшебным светом.

Вэл задувает свечи, с последней ему помогает мама. Он пересчитывает их вслух и указывает на каждую по очереди.

— Одна… две… три… ЧЕТЫРЕ!

Все хлопают в ладоши. Мама снова включает свет — и Вэл видит на кухне папу в сером костюме и красном галстуке. Он раскидывает руки, папа подхватывает его и подбрасывает к потолку.

— С днем рождения, великан, — говорит папа и протягивает ему кое-как завернутый пакет. Что там внутри, Вэл не знает, но оно мягкое. — Ну, разворачивай.

Это бейсбольная рукавица, маленькая, детская, — но совсем как настоящая. Вэл натягивает ее на левую руку, а папа ему помогает. Потом Вэл прячет лицо в маслянистой ладошке рукавицы, пахнущей кожей.

Его обнимают мама и папа одновременно, а папа еще и прижимает к груди. На мгновение Вэл чувствует себя чуть не раздавленным, потому что все обнимаются друг с другом, но продолжает прижимать сладко пахнущую рукавицу к лицу (почему-то не сознавая, что плачет, как младенец), а Сэмюел кричит что-то и…

Вэл вышел из двадцатиминутного флэшбэка под вой сирен, рев вертолетов и выстрелы где-то поблизости. Воздух, проникавший в спальню через москитную сетку, был пропитан запахом помойки.

«Ты просто полный кретин, — сказал он себе. — Шестнадцать лет, а все флэшбэчишь на такую дребедень. Полный кретин».

И все же он жалел, что не взял тридцатиминутную ампулу.

Вэл перевернулся в кровати и потянулся к съемной стенной панели за прикроватной тумбочкой, где у него был тайничок. Вытащив оттуда два предмета, он улегся на спину.