Александр Сивинских - Гончий бес

Я заглушил скутер и шустро закатил его в сквер. Прислонил к ёлке. Замер сам. Убе-дившись, что остался незамеченным, разделся догола, встал вплотную к стене и возложил на неё руки. А через секунду подал их вперёд.

Структура гранита вокруг моих ладоней изменилась. Стена потемнела, сделалась по-ристой как губка. Что происходило в это время с руками, трудно было даже представить. Может быть, моя плоть превращалась в гранит и строительный раствор, может, наоборот. Пытливые умы разных эпох занимались изучением экзовещества, сквозь которое диффун-дирует комбинатор. Сколько при этом пострадало и даже погибло нашего брата, лучше не вспоминать. Но ни один из исследователей, от алхимиков ренессанса до биохимиков ста-линских «шарашек», ничего не добился. Зато все они кончили крайне, крайне скверно. В течение нескольких часов или дней (в зависимости от степени защиты) экспериментаторы умирали в страшных мучениях, оставляя после себя не трупы даже, а головешки. Тела контактёров с экзовеществом высыхали, обугливались, «ржавели» – словно железо, пожи-раемое окислением в потоке чистого кислорода. Сейчас такими исследованиями продол-жают заниматься лишь в Израиле да Китае. Не завидую я тамошним соплеменникам. А ещё меньше – естествоиспытателям.

Гранит поддавался необычайно трудно. Я чувствовал себя борцом сумо, изо всех сил выталкивающим соперника с татами. Соперник был неподвижен, он был многократно тя-желей и сильней. Но я давил, давил, давил. Тело у меня исчезло, исчез и разум. Осталась лишь воля, сконцентрированная на стремлении вперёд…

Когда я выбрался из стены, вернувшее человеческую форму тело представляло собой сплошное переплетение натянутых до предела мышечных жгутов. Казалось, связки вот-вот оторвутся от суставов, а мышцы лопнут – волокно за волокном. Я впервые не чувст-вовал в себе сил к трансформации. Организм был не сверх-пластичен, а сверх-напряжён. Не тело, а одна большая судорога. От боли хотелось выть. Я повалился на пол, сгрёб ков-ровую дорожку и вцепился в образовавшуюся складку зубами. Иначе зубы попросту рас-крошились бы друг о друга.

Меня можно было брать голыми руками. Но лучше теми здоровенными щипцами, которыми рабочие на заводе ворочают раскалённые заготовки. Или петлей на шесте, ко-торой пользуются ловцы бродячих собак. Потому что время от времени меня сотрясала дрожь, а конечности начинали самопроизвольно двигаться, молотя в бешеном темпе по воздуху.

Это было мучительно. Это было страшно. И это было, чёрт возьми, восхитительно! Должно быть, так чувствует себя оборотень, впервые превращаясь в волка. Когда меня наконец отпустило, ужаса перед случившимся оказалось ровно столько же, сколько вос-торга.

Я выплюнул пыльный ковёр, встал на четвереньки и осмотрелся. Мне посчастливи-лось попасть в самый дальний и тёмный угол холла. Практически тут же начинался кори-дор, над входом в который висела стеклянная табличка «АРХИВ». Рядом стоял присло-нённый к стене большой портрет в рамке, перевязанный наискосок черной лентой. У че-ловека на портрете было одутловатое лицо пьяницы и извращенца, украшенное крайне несимпатичной родинкой возле носа. На шее поверх галстука висели очки на шнурке. Подпись сообщала, что это – покойный Новицкий, прекрасный работник и грамотный знаток архивного дела.

Сколько я не искал взглядом ночного дежурного, разглядеть его не смог. Стул подле тумбочки, оборудованной телефоном, пустовал. Наверно, лоботряс где-нибудь дрых. Не-удивительно, что у них здесь сотрудников по ночам режут.

Я прокрался в освещённый лишь тусклыми дежурными лампами коридор. Коридор был длинен, дверей имелось около десятка, однако нужную я нашёл без труда. Она была заклеена бумажной полоской с печатью. Поскольку дверное полотно не было ни стальным, ни гранитным, я прошёл сквозь него без усилий.

Окна в кабинете отсутствовали, и я включил свет. Следы преступления успели лик-видировать, но далеко не все. На паркете виднелись бледно-розовые пятна, на боковой по-верхности рабочего стола – незамеченные уборщиком бурые брызги. Многочисленные шкафы стояли распахнутыми. Находящиеся там знакомые мне картонные папки с дерма-тиновыми корешками пребывали в беспорядке. Машинально я вытащил первую попав-шуюся, раскрыл. Внутри лежали пожелтевшие от старости бумаги. Никаких заголовков, никаких надписей – просто десятки перфорированных по краям листов с сотнями фами-лий, отпечатанных на древнем матричном принтере. Некоторые фамилии были аккуратно, по линейке подчёркнуты. Возможно, на дне стопки имелось объяснение, что здесь и к че-му. Однако я уже утратил интерес, захлопнул папку и сунул обратно в шкаф. Начал по-очерёдно выдвигать ящики стола. Не могу сказать, что я искал. Рассчитывал обнаружить записку Новицкого со словами «меня убил тот-то по такой-то причине»? Как выражается Жерар, глупо было бы…

В верхнем правом ящике кроме канцелярской дребедени и блистеров с таблетками от поноса обнаружился кожаный очечник. Ведомый любопытством, я открыл его и увидел очки со шнурком. В толстой оправе, с хитро изогнутой дужкой. Те самые, что и на по-смертном портрете Возницкого. Я покрутил их в руках и улыбнулся. Меня вдруг осенило.

Нет, ребята, не зря я залез в этот кабинет.

Ночной дежурный, некрупный мужичонка лет шестидесяти, подтянув ноги к груди, сладко спал на оттоманке. На мятом бэйдже значилось: Кириенко Пётр Кириллович. Я по-тряс его за плечо и хрипло сказал:

– Просыпайся, Кирилыч. Разговор есть.

Он открыл глаза. Увидев меня, молниеносно вскочил на ноги, прерывисто вздохнул и рухнул задницей обратно на лежанку. Морщинистое лицо затряслось, точно к нему под-вели переменный ток. И было от чего! Перед Петром Кирилловичем стоял абсолютно го-лый, густо залитый кровью Новицкий. На шее призрака висели очки в толстой оправе. Это был мой маленький шедевр – даже стекло выглядело как настоящее! После двойной транспозиции через фанерную дверь ко мне наконец-то вернулась способность к перево-площению. На стороже Кириенко я решил обкатать действенность нового обличья.

Приятно сознавать, что работало оно на твёрдую пятёрку.

– Не пугайся, Кирилыч, – прохрипел я. – Не за тобой пришёл. Спросить хочу. Кто меня убил и за что, знаешь?

– Да это… Откуу… откуда мне? Дежурил-то не я…

– Может, слухи какие? Сплетни?

– Нее… нету слухов. Оперативники из убойного отдела говорят, баа… башку сломали. Ведь никто кроме ваа… вас сюда не заходил. Ночью-то. И с вечера никто не остаа… оста-вался. А сами-то нее… не помните разве?

– Не помню. Сзади набросились. Сразу мешок на голову накинули. Душили. Резали и душили… Мне и сейчас душно, Кирилыч! Душно мне! Душно! Открой окно, задыхаюсь я!!!