Войнов Александр - Самоубийца, который решил жить долго

 Не коси черпак, косоглазый, - кричали через кормушку постояльцы и требовали добавки, на что следовал ответ:

 Не балуйтись.

Татарин произносил это словосочетание быстро и слитно, отчего и получил свою кличку.

Суицид краем уха уловил стук приближающейся шныревской тачанки, прислонил голову к кормушке и, как гончая, потянул носом запах перловки. Его камера находилась в самом конце коридора и Небалютись подруливал к ней в самую последнюю очередь. В этом было свое преимущество. Шнырь и Суицид были в своем роде коллеги. Они оба мотали срок за заказное убийство. Поэтому, движимый профессиональной арестантской солидарностью, Небалютись начисто выскребал черпаком бачок и насыпал Суициду полную миску перловки.

В этот раз случилось непредвиденное. Щелкнул дверной замок. В вместо кормушки настежь открылась дверь камеры и на пороге, с ключем в руке, показался никем нежданный Суета. У Суицида сразу же испортилось настроение. С прапорщиком у него с самого начала не заладились отношения. Дотошный Суета, зорким глазом матерого вертухая, заметил, что на Суициде две пары нательного белья. А по режиму содержания в ПТК полагалась только одна. Вторая пара шерстяного белья досталась Суициду по наследству от, освобождающегося из ПКТ по концу срока, Витьки Лепешки и здорово выручала. Дело в том, что после шести утра нары пристёгивались к стенке, а матрас, подушку и одеяло забирал в каптерку Небалютись. И до отбоя Суициду приходилось топтаться по камере. А, при наличии второго белья, можно было вытянутся во весь рост на полу, прислонившись к трубе отопления, и сладко дремать. Но неугомонный Суета отшманал*(отнял при обыске — жарг.) вторую пару и Суицид затаил на него глухую обиду.

 Руки за спину, - скомандовал Суета. - На выход.

 Я обед прозеваю, гражданин прапорщик. Это нарушение режима содержания, - возмутился Суицид.

 Пообедаешь, когда вернешься, - проворчал Суета. - Шнырь оставит тебе твою порцию. А сейчас вперед по коридору. В следственном кабинете тебя большое начальство требует.

Суицид остановился на пороге следственной камеры и скороговоркой выпалил фамилию, имя и отчество. Сидевший за столом, тучный человек среднего роста и возраста, одетый в темный костюм с галстуком пахнул дорогой туалетной водой и чем-то неуловимым напоминал Павла Ивановича Чичикова. Он не дал договорить, указал Суициду на привинченный к полу табурет и, обращаясь к маячившему в дверном проеме Суете, отчеканил:

 Свободен. В коридоре не болтайся. Я его сам приведу.

Суету как ветром сдуло.

Толстяку понадобилась доля секунды что-бы сменить выражение лица с начальственно-пренебрежительного на внимательно-доброжелательное.

Он приветливо улыбнулся, и глядя Суициду в переносицу, тихо произнес:

 Теперь вместо Волкова буду я. Разговаривай спокойно, прослушку я сам отключил.

Новый знакомый, окинув Суицида внимательным взгядом, добавил:

 А ты похудел за эти шесть лет. Видать на Лубянке кормежка получше, - усмехнулся он. - А как твоя правая рука? Береги указательный палец.

 С рукой все нормально, - не задумываясь ответил Суицид, - а похудел, потому что я уже месяц в ПКТ, а там вообще почти не кормят.

То, что произошла какая-то ошибка и столичный гость принимает его за кого-то другого, Суицид понял мгновенно. В считанные секунды, взвесив все за и против, нужно было решить, оставить ли Чичикова в приятном неведении или прояснить ситуацию и вовремя выйти из игры. Терять ему было нечего. «А что если это подарок судьбы?» - подумал Суицид.

 А Волков почему не приехал? - спросил он у собеседника.

 Его уже нет. Неделю не дотянул до пенсии. Земля ему пухом.

 Да, - согласно кивнул головой Суицид, - душевный был человек. А про себя подумал - «Одним гадом стало меньше».

Оба надолго замолчали.

 Ну а теперь к делу, - прервал паузу Чичиков, достал из папки фотографию и положил перед Суицидом. - Этот зек может стать нежелательным свидетелем при пересмотре дела нефтегазового олигарха. В свое время был губернатором, а после отставки руководил одной из дочерних компаний. Привлекался по первому процессу, но чудом проскочил за недоказанностью. А его руководителей упаковали на долго. Но они никак не успокоятся.

 А за что же он сейчас отбывает? - поинтересовался Суицид.

 В добавок ко всему, этот барбос еще и моральный урод, - усмехнулся Чичиков, - у него восемь лет срока за педофилию.

 Вот так номер, чтоб он помер, - хмыкнул Суицид, - так ему же место на пятой бригаде, среди петухов.

 Так оно и есть, - гость порылся в бумагах, - экс губернатор в бригаде опущенных, и судя по оперативным сводкам, ему живётся не сладко, опера ему включили пресс. После ПКТ, неделю поваляешься на санчасти, а потом тебя переведут в пятую бригаду. Поближе к нашему аморальному подопечному.

 Блатные меня не поймут. Век не отмоешься, - заметил Суицид задумчиво. - Никто руки не подаст.

 Определись, ты с нами или с блатными, - в голосе Чичикова впервые прозвучал металл. - Войдешь к нему в доверие и вместе уйдете в побег. А по дороге он исчезнет. Сам решишь как, тебя не учить. Но работа должна быть филигранная. Этим делом заинтересовались на самом верху.

Суицид понимающе кивнул.

 Через месяц суд, - продолжал Чичиков, - и пересмотр дела. Эта пешка может превратиться в слона и наломать дров.

Когда Суицид вернулся в помещение камерного типа, то увидел на столе полную миску перловки, а рядом завернутое в пластиковый пакет шерстяное бельё. Он нехотя ковырнул ложкой перловку, развернул пакет с бельём, и вспомнив, как Суета и Маята силой сдирали с него кальсоны и рубашку, развернул пакет. При внимательном рассмотрении он обнаружил разорванный шов под мышкой рубахи.

После нескольких ударов в дверь кормушка открылась и в камеру заглянул озадаченный Суета. Суицид протянул через отверстие кормушки пакет с бельем, и тоном, не терпящим возражений, приказал:

 Постирай, погладь и заштопай. К утру чтобы все было готово.

В след за бельем он подал миску с кашей и добавил:

 Как все будет готово, посыпешь кашу моим завтрашним сахаром и перекусишь. Это, чтобы у тебя было легче на душе.

И немного помолчав, добавил:

 Свободен.

Суицид лежал на верхней наре и смотрел, как помещение пятой бригады наполнялось самой разнообразной арестантской публикой. Среди них были молодые и пожившие, одетые в телогрейки и робы, поношенные ватники и черные милюстиновые костюмы, в стоптанных валенках и начищенных ботинках. Но всех их объединял прямоугольник на левой груди, в котором красовалась надпись: «Пятый отряд, пятьдесят пятая бригада». С сегодняшнего дня такой же штамп украшал робу и телогрейку Суицида. По сути это было моральное самоубийство и его тюремная судьба превращалась в пытку. Теперь он принадлежал к касте неприкасаемых. Не один уважающий себя зек не имел права поздороваться с ним за руку, взять у него сигарету или спичку. Любой предмет, к которому прикоснулся обитатель бригады опущенных, по зековским правилам, подлежал уничтожению. Нарушение каралось строго и неукоснительно. Вплоть до перевода в бригаду отверженных.