Йен Бек - Парк прошлого

Цирковая повозка отъехала с многолюдной рыночной площади и свернула на большую дорогу. Грязный бродяга, кажется, больной туберкулезом, длинношеий и костлявый, с трудом поднялся в мокрой, зябкой, снежной слякоти. А награда ведь была так близко, просто рукой подать! Нищий поплелся прочь, точно запачканное грязью, промоченное дождем огородное пугало, сквозь толпу тепло укутанных и большей частью равнодушных Зевак. Над ним потешались. Кто-то даже попытался сунуть ему деньги в благодарность за потеху, за то, что так правдоподобно подыграл площадному фокуснику.

Бродяга не хотел окончить свою жизнь, изрубленный на мелкие кусочки, выпотрошенный, как многие до него. Ему предстояло принять непростое решение. Сразу сообщить, что видел ее, и ждать, пока сообщение дойдет по цепочке на самый верх? Или вернуться туда, где заметил ее впервые? Ведь там, быть может, сыщется второй приз — ее опекун.

День выдался морозный; нищий брел, вздрагивая под тяжестью мокрых обносков. Повезло, что хоть ботинки еще держатся, не хлюпают. Если б только повстречать опекуна… тогда награда обеспечена! Не первый приз, но кое-что существенное. Она ведь шла по городу совсем одна, а это значит, опекун сейчас пытается ее найти, по крайней мере поднял какую-то тревогу. Или еще лучше, вот бы она вернулась! Тогда удастся взять обоих разом, здесь и сейчас. Все просто.

Лоток пирожника недалеко от красного почтового ящика… там он ее заметил в первый раз. Туда и нужно вернуться. Как обидно, что ее отняли, ну, что за грязный трюк! А ведь она была так близко… Уж фокусника он запомнил накрепко, все, теперь тому не жить! Наконец оборванец добрел до почтового ящика, до половины засыпанного свежим снегом.

Напротив — темные витрины магазинов; некоторые забраны ставнями, но все — с красивейшими вывесками: золотые буквы, завитушки, украшения. Здесь продавали все и вся, от бакалеи и скобяных товаров до дамских шляпок. Над магазинами располагались жилые помещения и скромные пансионы. Из-под снега тут и там выглядывали четырехскатные крыши и красные кирпичные дымоходы: не улица, а рождественская открытка! Впрочем, именно так и было задумано. Нищий уселся и приготовился ждать. Он сидел недвижимо и только дрожал от холода. Ждать ему пришлось недолго.

На верхних ступеньках лестнички, ведущей на второй этаж от бакалеи, вскоре появился беспокойный толстяк в очках и с белой тросточкой. Старик был неопрятен, без пальто, лишь в твидовом пиджаке и шерстяном шарфе, намотанном вокруг шеи. Он стал неловко спускаться по заледенелым ступенькам, одной рукой крепко вцепившись в перила и нащупывая себе путь белой тростью. Голова его дергалась вправо и влево — старик кого-то высматривал на все еще многолюдной, несмотря на поздний час, улице. Оборванец подождал, пока неряшливый человечек отошел чуть подальше от дома, а потом и сам отклеился от почтового ящика и двинулся следом, шаркая по свежему снегу на безопасном расстоянии от подслеповатого недотепы и примечая, как тот останавливал прохожих, о чем-то их спрашивал и брел дальше. В конце концов старик добрался до паба на углу, «Герба Баксоленда», и вошел внутрь.

Из-за плотно закрытой двери паба тянуло кисловатыми парами пива и особым зимним пуншем «Баксоленд». Дверное стекло, сплошь украшенное выгравированными и вытравленными узорами, укрывало Зевак от посторонних глаз. В узор вплетались островки и листочки прозрачного стекла, оставляя небольшие просветы в изящном рисунке. Оборванец приник к стеклу и заглянул в просвет красным, слезящимся глазом. Бар был полон Зевак: кто в котелках и твидовых пиджаках в клетку, кто в кепи и белых кашне. Рядом с мужчинами за столами с мраморными столешницами сидели хохочущие женщины, разрумянившиеся, оживленные, в теплых янтарных отблесках света. Оборванец поежился и поплотнее обмотал грязный шарф вокруг шеи. Подслеповатый старик переходил от столика к столику, от одного посетителя к другому, пока не добрался до дальнего конца бара, и даже окликнул кого-то по ту сторону вращающихся окошек, примыкающих к другому пабу. Похоже, спрашивал старикан одно и то же, но люди только качали головами. Наконец он развернулся, как будто к выходу. Нищий отпрянул в сторону, подальше от тяжелых дверей, и отбежал на середину улицы, с растущим возбуждением предвкушая, что старик непременно заговорит с ним. Двери бара распахнулись, выпуская старика обратно, и вместе с ним на улицу дохнуло теплым воздухом, взвихрилось облачко опилок с пола.

Старик выставил перед собой белую тросточку и, нащупывая дорогу в предательском снегу, заковылял к нищему.

— Прошу прощения, добрый человек, — начал он, — я ищу девушку.

— Все так говорят! — Нищий глумливо хмыкнул и осклабился желтыми зубами.

— Нет-нет, я серьезно! У вас такое хорошее зрение, сэр, я в этом уверен! Ну, пожалуйста, постарайтесь мне помочь! Понимаете ли, ведь она — моя единственная дочь, глупышка, убежала и потерялась! Ей только семнадцать, такая тоненькая, ясноглазая! Быть может, вы ее заметили?

— Да уж, если бы! — ответил оборванец. Нагловатая насмешливость кокни уступила место смутной угрозе в его голосе.

Нищий чуть придвинулся; старик и попрошайка застыли друг напротив друга, посреди все еще многолюдной улицы.

— Ну-ка дайте мне монетку, — потребовал оборванец. — А уж я вам помогу ее сыскать.

Старик близоруко прищурился и свободной рукой попытался нащупать локоть попрошайки. Он нашарил какие-то лохмотья, ощутил грубую текстуру засаленного, изношенного тряпья. Потом принюхался и, даже несмотря на свежесть морозного воздуха, различил застоявшийся запах немытого тела.

— Ох, — пробормотал старик, — так вы — один из них…

И в страхе отпрянул, едва не поскользнувшись на заледеневшей мостовой.

— У меня сегодня нет мелочи, — сухо бросил он. — Боюсь, что ничего не дам вам.

— Ты такой же скряга, как и все, — злобно выплюнул оборванец. — Тебе же лучше, если ты найдешь девчонку.

— Лишь бы только ты ее не нашел, — прошептал полуслепой старик себе под нос.

Оборванец укрылся под козырьком магазинного крыльца. Из внутреннего кармана он выудил пачку папиросной бумаги и грубый кожаный кисет с табаком. Скрутил сигаретку. Чиркнул спичкой о кирпичную кладку — розовая вспышка озарила вдруг лицо. Нищий втянул ртом теплый дымок, чуть закашлялся и, потирая руки, приготовился ждать. Он курил и рассматривал следы, ведущие к обиталищу старика.

Спустя примерно час подслеповатый жилец опять появился из дверей своего обиталища, неуклюже повернулся и снова начал спускаться по лестнице, спотыкаясь и нащупывая опору тростью. Оборванец шагнул вперед из-под козырька. Старик держал в руке конверт, держал свободно, не пытаясь спрятать под полой пальто, и подбородком прижимал к груди разматывающийся шарф. Медленно и опасливо он поковылял к почтовому ящику. Оборванец бросился к намеченному месту, в паре ярдов от ящика. Старик приближался. Нищий шагнул на дорогу прямо перед ним и слегка толкнул, ударил по руке с конвертом — не сильно, но так, что старик нервно вздрогнул, разжал пальцы, и конверт опустился на землю, белым листком в белый снег. Старик вскрикнул. Оборванец быстро подхватил конверт. Адрес был написан на нем очень крупно, по-детски неуверенным почерком.