Павел Амнуэль - Удар гильотины

– Я не… – сказала Кристина. – Я уже сплю…

Дом, где жил известный писатель Густав Веерке, сложен был из темного камня и по сравнению с рядом стоявшими строениями выглядел, будто тяжелый крейсер рядом со стройными и легкими эсминцами. Четыре этажа, парадный вход – огромная дверь с узкой горизонтальной щелью для почты на уровне глаз, тяжелый молоток в форме, впрочем, не львиной головы, как во многих других домах Амстердама, а вытянувшейся в рост змеи с большой головой и глазами навыкате. Ручка двери тоже была сделана в форме змеи, которую следовало тянуть за хвост; можно было и за голову, но как-то боязно – вдруг укусит.

Огромные окна – по четыре на каждом этаже – выходили на не широкую, но довольно шумную улицу Керкстраат, Манн даже сумел втиснуть свой «Пежо» в промежуток между впритык стоявшими у обоих тротуаров машинами. Несколько минут он стоял, задрав голову, и смотрел на окна третьего этажа – окна квартиры Веерке. В стеклах отражалось голубое небо. В одном из окон первого этажа появилась фигура старика – седая голова с плоским носом прильнула к стеклу и следила за тем, как Манн переходил улицу. Детектив подал знак рукой, указав на дверь – откройте, мол, я к вам, – но старик не пошевелился, и Манну даже начало казаться, что видел старик в окне не улицу, а только собственное отражение, единственно ему интересное.

Звонить Веерке следовало три раза, а хозяину дома Арнольду Квиттеру, естественно, один раз – скорее всего, именно его лицо Манн видел в окне. Два раза нужно было звонить Ван Хоффенам и четыре раза – кому-то, кто жил на четвертом этаже, над квартирой Веерке, и чье имя не было обозначено на металлической планке, привинченной рядом с кнопкой звонка, огромной, красного цвета – такой большой и такой красной, будто господин Квиттер, домохозяин, боялся, что его жильцы непременно будут являться пьяными и тыкать пальцами куда угодно, только не туда, куда надо, и потому кнопку нужно сделать таких размеров и цвета, чтобы даже слепой не промахнулся.

«В нормальных домах, – подумал Манн, – в каждой квартире свой звонок, а в домах, совсем уж приличных, есть интерком, и, видимо, домохозяин большой жмот – а может, любитель старины, сохраняющий ее не только в деталях фасада, но и во внутреннем интерьере?»

Манн позвонил один раз и принялся ждать, пока старик с плоским носом доплетется до холла от своего окна. Минуты три ему на это должно было понадобиться обязательно, но дверь распахнулась меньше чем через минуту – на пороге стояло милейшее создание женского пола и того возраста, о котором говорят: «ранняя весна жизни». Кто, собственно, сказал эти слова и сказал ли вообще, Манн не знал, но именно они пришли ему в голову при виде девушки, застывшей в дверях и загородившей вход своим нежным, воздушным, неземным телом. На тело, впрочем, было надето довольно безвкусное платье с широким подолом – если девушка и заботилась о своей внешности, с первого взгляда это было совершенно незаметно. Дочка хозяина или внучка? Скорее внучка.

– Вы к кому? – голос оказался столь же нежным, воздушным и неземным, а взгляд – задумчивым и совершенно, по мнению Манна, не способным отличить грабителя от простого визитера.

– Я частный детектив Тиль Манн, вот моя карточка. Хотел бы поговорить с господином Квиттером. Вы его внучка? И зовут вас…

– Проходите, детектив, – девушка пропустила Манна в полутемный холл, захлопнула дверь, заперла на ключ и задвижку, после чего повернулась к Манну спиной и направилась к внутренней двери, которая вела то ли на лестницу, то ли к лифту, – не произнеся ни слова, будто не хотела позволить кому бы то ни было наслаждаться звуками своего голоса больше, чем несколько блаженных секунд.

В холле не было ничего, на что можно было присесть, и вешалки для одежды не было тоже: совершенно пустая мрачная комната – ее следовало как можно быстрее пересечь, войти в дверь, за которой только что скрылась девушка, не пожелавшая назвать своего имени, и там…

Что там, Манн не успел даже предположить, потому что в холл шаркающей походкой вошел давешний старик, и нос у него оказался не плоским, а вовсе даже длинным и острым. Может, это был не тот старик, а его брат-близнец?

– Арнольд Квиттер, – сказал домохозяин, протягивая Манну тощую руку. Пожатие, впрочем, оказалось крепким, пальцы – цепкими, ладонь – горячей. – Если вы по делу господина Веерке, то сказать мне вам нечего, я все уже сказал полиции, Магда не должна была вас впускать… Извините, ничем помочь не могу…

Произнося слово за словом, будто вытаскивая каждое из отдельной коробочки, отчего слова не цеплялись друг за друга, а воспринимались, как совершенно не связанные звукосочетания, Квиттер поворачивался вокруг оси, и Манн, чью ладонь домохозяин продолжал стискивать, вынужден был поворачиваться тоже, так что к концу фразы оказался лицом к входной двери и понял, что сейчас будет выставлен на улицу, но Квиттеру все равно придется отпустить ему руку, чтобы отпереть дверь, и тогда…

– Скажите, уважаемый господин Квиттер, – произнес Манн фразу, которой еще секунду назад не было у него не только в мыслях, но и – он был уверен в этом – даже в подсознании, – скажите, почему вы ненавидите вашего жильца Густава Веерке?

Ладонь Квиттера разжалась, руки повисли плетьми, и домохозяин, для которого вопрос оказался такой же неожиданностью, как для самого Манна, сказал жалобным тоном – так мог бы реагировать ребенок, получивший подзатыльник от лучшего приятеля:

– Ну что вы… Как это – ненавижу? Почему?

– Именно это меня и интересует, – продолжал Манн, ощутив, что попал в точку. – Почему вы ненавидите Веерке?

– Уходите, – сквозь зубы произнес Квиттер. – Уходите, и чтобы я вас здесь больше не видел.

– С удовольствием, – согласился Манн. – Отсюда я поеду к старшему инспектору Мейдену – вы, конечно, успели с ним познакомиться? – и передам ему собранные моим агентством материалы, он тоже заинтересуется вопросом «почему Квиттер ненавидит Веерке?», но главное – полиция будет знать, что у вас есть мотив…

– Какой мотив? Какой мотив? – зачастил домохозяин. – Если один человек терпеть не может другого, это еще не…

Квиттер оборвал себя на полуслове, дернул головой и сказал:

– Идемте.

Манн последовал за стариком к внутренней двери, за которой оказался коридор с лестницей в дальнем конце и лифтом, наверняка встроенным не так давно в узкое пространство между лестничными пролетами.

– Сюда, – сказал Квиттер и толкнул дверь рядом с лифтом, Манн сначала и не разглядел, что там, оказывается, есть еще одна дверь, покрашенная той же краской, что стены, даже пластиковая ручка была того же – бледно-зеленого – цвета и похожа была на большого богомола, выглядывавшего из травы. За дверью Манн приготовился увидеть такие же тесные, как прихожая, апартаменты хозяина и был поражен – комната оказалась огромной, с тремя высокими окнами, выходившими на улицу (Манн увидел место, где стоял, разглядывая дом, несколько минут назад), настоящим камином, старинными шкафами со стеклянными дверцами и посудой на многочисленных полках, у дальней стены вальяжно расположился огромный диван, покрытый шкурой неизвестного науке животного. Квиттер подтолкнул Манна к дивану, и детектив сел, не представляя, как вести разговор: с одной стороны, он, видимо, угадал, задав непродуманный вопрос, а с другой стороны, не имел ни малейшего представления о том, как заставить Квиттера разговориться – аргументов у Манна на самом деле не было, он вообще ничего не знал об этом человеке и, тем более, о его взаимоотношениях с писателем.