Абрам Палей - Убийство инженера Днепрова

Фантастический рассказ

Труп инженера Днепрова обнаружен был рано утром в нескольких стах метров от полотна Казанской железной дороги, на третьей версте от Москвы. Днепров был убит ударом ножа в шею и истек кровью. Орудие убийства — раскрытый перочинный нож — лежало тут же, в луже крови. В нескольких шагах от трупа был найден странный предмет: сбитое из тонких досок и покрытое снизу плотным слоем лака круглое днище, имевшее два метра в поперечнике, с грубо сколоченной из тонких досок скамьей посредине. К этому диску, повидимому, было приделано нечто в роде палатки из плотного и тоже покрытого изнутри лаком холста. Но от него оставались только клочки у самого диска, остальной холст не был найден, трава кругом была примята ногами нескольких человек.

Заработала было розыскная машина, вытребовали из города агентов с ищейкой. Но оттуда ответили, что нет никакой надобности в розыске: утром того же дня к следователю явился сосед по квартире и коллега убитого, инженер Евгеньев, и заявил, что он и есть убийца. Следователь предложил ему дать точную картину убийства и об'яснить его мотивы. Евгеньев улыбнулся, сощурил близорукие глаза под пенснэ [1] Рассказ опубликован в 1928 году, поэтому ряд слов (пенснэ, повидимому, шоффер и др.) напечатаны с соблюдением устаревших норм русского языка. (прим. OCR). и, слегка сгорбившись, уселся в любезно пододвинутое следователем кресло.

— Я расскажу вам не совсем обыкновенную историю, — произнес он немного приглушенным, как бы матовым голосом. И мне придется несколько злоупотребить вашим вниманием, потому что историю эту невозможно рассказать коротко, и она имеет государственное значение.

— Говорите, я вас слушаю, — отозвался следователь. — Я и не думаю стеснять вас временем. Только, если это вам не помешает, я буду иногда делать кой-какие заметки в блокноте.

— Это даже лучше, — все тем же глухим и вялым голосом сказал Евгеньев. — Мне много пришлось пережить за последнее время особенно нынче ночью, так что, может быть, мой рассказ будет несколько бессвязен.

— Вы знаете, — начал Евгеньев, нервным движением потрогав пенснэ, — переулки, разбросанные в районе Таганки, Землянки? Каждый из них в точности напоминает улицу где-нибудь в глубокой провинции: маленькие домики, неторопливая жизнь, старый уклад. Эти переулки живут как бы не в Москве, а в какой-нибудь Калуге, и не сейчас, а сорок лет назад.

В одном из таких переулков минувшею осенью мы сняли квартиру вместе с Днепровым. Мы оба работали на заводе электрической арматуры, и каждый из нас немало страдал от пресловутого жилищного кризиса. Один знакомый врач выехал на Кавказ на год с семьей и предложил мне занять на это время его квартиру. Это — постройка сарайного типа в глубине двора. В ней когда-то помещалась домовая прачечная, и мой знакомый, в качестве застройщика, передал ее под жилье. Там две довольно больших комнаты, ванная с безнадежно испорченной ванной и подобие кухни. Есть крохотная передняя, уборная. В этом помещении царит постоянная сырость, и оно далеко не является идеальным жильем. Но меня соблазнило отсутствие прелестей "коммунальной" квартиры, где я жил до тех пор, где было семь комнат, семь семейств, семь прислуг, четырнадцать примусов и восемнадцать детей, и где мои посетители должны были давать четыре длинных и три коротких звонка.

В поисках соквартиранта я остановился на своем сослуживце Днепрове. Мы работали вместе уже около двух лет, но я очень мало был знаком с ним: он человек — вернее (Евгеньев вздрогнул и улыбнулся, открыв на мгновение прелестные перламутровые зубы) был человек — угрюмый и замкнутый, со странностями. Сослуживцы звали его чудаком и недолюбливали. Мне он показался подходящим соседом, потому что несколько лет жизни в "коммунальной" квартире вконец расстроили мои нервы, и я больше всего тосковал по тишине и спокойствию. У Днепрова же, как мне казалось (что впоследствии и подтвердилось), не было почти никаких знакомых, он вел уединенный образ жизни, — это меня устраивало.

Днепров с радостью принял мое предложение. Его жилищные условия были не лучше моих, и он, по его словам, работал над каким-то важным изобретением.

Вот мы и устроились там, и я чувствовал как крепнут мои расстроившиеся за последнее время нервы. Тишина у нас в самом деле была невероятная, для Москвы прямо-таки неправдоподобная. Глухой переулок, домик в глубине двора, в домике только одна квартира и в ней всего нас двое. Старушка-прислуга, жившая в соседнем дворе и приходившая на несколько часов в день убрать, вытопить, приготовить обед и постирать, была наиболее частой нашей посетительницей. К Днепрову очень редко приходили какие-то люди, которых я не знал, два или три человека. Живя в одной квартире, мы, однако, имели мало общего, и я не сталкивался с его знакомыми. Что касается меня, то я вообще человек общительный. Но за последнее время я так устал от людей, что у меня, в виде реакции, явилась острая потребность отдохнуть от них. Всю эту зиму и начало весны до сегодняшнего дня я прожил отшельником не хуже Днепрова. Но я, кажется отвлекся в сторону…

— Нет, нет, продолжайте, — сказал следователь. — Рассказывайте все в том порядке, как, вам приходит на память. Мы потом выделим существенное, а сейчас меня интересует общая картина.

Следователь запнулся. Он было хотел сказать "картина преступления". Но чутье специалиста уже подсказало ему, что вряд ли, совершенное нынешним утром убийство можно назвать преступлением. Он сконфузился, замолчал и, чтобы скрыть смущение, низко наклонился над блокнотом и быстро зачертил в нем карандашом.

От Евгеньева не укрылось замешательство собеседника. По его лицу скользнула беглая улыбка. Затем, тронув пенснэ, он продолжал:

— Так вот… Днепров со мной разговаривал мало, по вечерам поздно засиживался над вычислениями и чертежами своего изобретения. Повидимому, оно было действительно очень важное — позже я убедился, что это так и есть — потому что, уходя, он запирал чертежи в несгораемую шкатулку и комнату также тщательно запирал на ключ.

Однажды вечером в мою дверь постучали, и в комнату вошел Днепров. Это само по себе было довольно необычно, и к тому же у него был возбужденный вид, что так не вязалось с его постоянной сухой замкнутостью. Он недолго пробыл у меня и несколькими намеками дал понять, что ему удалось довести до конца свое изобретение. Тогда, конечно, его волнение стало мне понятно. Я стал расспрашивать его о сущности изобретения. Он сказал, что ему удалось построить аппарат, посредством которого можно любой предмет выключить от силы тяготения. Потом он как бы спохватился, переменил тему разговора и скоро оставил меня.