Юрий Леж - Перевертыш

— Доннер-веттер, — ругнулась фройлен. — Георг, тут же ваши… портянки…

Октябрьский, уже обутый на левую ногу, поднял было глаза на капитана Мишина, готовый попросить его найти во что бы то ни стало пару небольших по размеру носок, как неожиданно для самого себя к Марте шагнул Пан.

— Битте, фройлен, — сказал он, протягивая девушке толстые шерстяные носки, которые вечно таскал в кармане «про запас». — Чистые, не волнуйтесь…

— Спасибо, Пан, — почти без акцента сказал Марта, принимая подарок.

— Ну, вот, а говорят, русские охламоны, ничего-то у них нет нужного, — усмехнулся Егор Алексеевич, — оказывается, у наших солдат всё в запасе имеется…

Пан смутился еще больше, чем подсмотрев переодевание Марты, но его поддержал, похлопав по плечу, капитан Мишин, молодец, мол, держи марку штурмовиков.

— Все готовы? — спросил Октябрьский, притоптывая обутыми ногами по полу, обминая непривычные пока сапоги.

— Оружие, Георг? — уточнила Марта. — У меня только «валтер», но он в вещах…

— На месте обеспечат, — успокоил их Мишин, — я распорядился, но лучше б оно вам не понадобилось…

— Лучше б, лучше б, — проворчал Егор Алексеевич. — Идите все в машину, я догоню…

… Оставшись вдвоем с Прошиным, Октябрьский очень серьезно попросил:

— Вы, лейтенант, не переживайте, что я без вашего присмотра побуду. Там меня найдется кому охранять, а вот здесь… Я при бойцах не стал лишнего говорить, но, кроме нашего доктора с его материалами, за вами и тот уцелевший из подвала. Вот его вы должны беречь больше, чем меня. И еще. В случае невозможности сохранить объект, вы знаете, как поступать…

Старший лейтенант Прошин, осознав последние слова Октябрьского, чуть заметно побледнел, но ответил без заминки и колебаний:

— Есть!

— Это касается не только раненого, — добавил Егор Алексеевич, — и доктор, и все материалы, что собрали… Или вместе в Москву, или — никто и никуда…

Машину, на которой к месту встречи добирался взвод Успенского, они обнаружили брошенной на обочине. Вернее, не брошенной, на шум мотора «козлика» из окошка кабины грузовика высунулась сонная растрепанная физиономия водителя и замахала рукой, мол, там они, там, дальше…

— Ты, браток, не спал бы, — философски намекнул ему Успенский, заметив, что шоферил на грузовичке один из лучших водителей батальона.

— Да пусть спит, для того туда и посажен, — раздался голос с противоположной стороны и из-за нагромождения мусорных баков вышел Алексей Мамин, один из ветеранов взвода, со штурмгевером в руках.

— Молодцы, — скупо похвалил капитан Мишин, — умно придумано. А народ-то где?

— Впереди… километра на два ушли, что бы не мельтешить, — пояснил Мамин. — Тут народец, оказывается, ушлый и суетной, и ночь ему не в ночь…

— Понятно, — включая двигатель, сказал капитан, — но мы еще чуток прокатимся, а уж потом — пешком…

— Если беспокоитесь за меня, товарищ Мишин, то напрасно, — флегматично сказал Октябрьский, — мелкий подхалимаж не оценю, а пройти пару километров я все еще могу…

На последних метрах перед небольшим уклоном, капитан выключил двигатель и козлик легко и бесшумно скатился в ложбинку на дороге. Через пару секунд возле машины стоял Волчок, всматриваясь в «содержимое» и не понимая, кому же рапортовать о готовности взвода. Его опередил Октябрьский, сидящий между Паном и Мартой на заднем сидении «козлика»:

— Без чинов, на нас не обращайте внимания, командуйте, старший сержант!

Успенский молча кивнул и выбрался из машины со словами:

— Командиров отделений ко мне…

Пока собирались взводные сержанты, остальные пассажиры тоже покинули машину и прошли чуток вперед, прислушиваясь к предрассветному шуму океана. Позади старший сержант Успенский уже раздавал указания, кто какое направление блокирует, куда лучше разместить гранатометчиков, где залечь снайперам.

— Товарищ старший сержант, — подсказал издали Октябрьский, — пусть еще и за океаном присматривают, не обязательно пристально, но хотя бы так — вполглаза, вдруг что и оттуда всплывет…

— Слышали? — переспросил отделенных Успенский. — Вообщем, понятно всем? Ушки на макушке, диверсанты — это вам не честный прямой бой, из-за любого куста выскочить может… так что смотреть на триста шестьдесят градусов вокруг себя…

…Они лежали на гряде, прикрываясь естественным бруствером, и разглядывали небольшой, добротный домик внизу, метрах в семистах от гребня обрыва. Лучше всех устроился Пан, рассматривая строение в оптику своей «токаревки», переданной ему Волчком. Остальные: капитан Мишин, Октябрьский и Марта биноклей с собой захватить не догадались и пользовались только собственными глазами, как и все солдаты третьего взвода четвертой роты шестого штурмового батальона. Те солдаты, что прикрыли отход возможным «диверсантам» на условный север, в холмистую, заросшую густым кустарником местность, и те, что засели над более крутым склоном обрыва для огневой поддержки в случае возможного штурма… да и вообще в любом другом случае. Старший сержант Успенский сейчас находился где-то среди них, лично контролируя исполнение своих распоряжений по плотному блокированию домика.

Небо уже посерело за спинами лежащих лицом к океану и собиралось через часок появиться из-за горизонта, маленькое и холодное осеннее солнце. Теперь руководителям операции, вернее, единственному настоящему руководителю всего затеянного — Октябрьскому, следовало принимать решение: что делать? Продолжать ли наблюдение за явно жилым и не пустым домом, внутри которого колыхалось пламя то ли свечей, то ли многочисленных, переносимых с места на место керосиновых ламп; или попробовать штурмовать дом, рискуя жизнями солдат, да при том еще считаясь с возможностью напрасных потерь, если вспомнить подвал бывшего губернаторского дворца.

Перекрывая монотонный рокот океанских волн, ритмично набегающих на совсем близкий берег, громко, как тревожная сирена, заскрипела открываемая дверь. «Не может быть, — подумал Пан, ловя в оптику выходящего из двери человека. — На таком расстоянии скрип не слышно…» Но скрип, видимо, услышали все, причем отреагировали по-разному: Октябрьский только упрямо мотнул головой, Марта схватилась левой, свободной рукой за щеку, будто у нее внезапно разболелся зуб, а капитан Мишин уткнулся лицом в сухую землю, поросшую жесткой, пожелтевшей травой.

Появившийся на пороге мужчина, рослый, широкоплечий, с простым, обветренным лицом, больше похожим на рисунок на плакате, чем на живое, человеческое, держал в руке дробовик, изредка встряхивая им, как знаменем. Пан отлично видел в прицел неподвижные, будто мертвые глаза мужчины, его чуть перекошенные, плотно сжатые, жесткие губы. И в этот момент тревожащий душу скрип оборвался, будто освобождая место в слуховом диапазоне голосу мужчины, обратившему лицо к обрыву и отрывисто, с каким-то надрывом, кричащему местные слова, непонятные Пану. И, как оказалось, не только Пану.