Лада Лузина - Мой труп

Пельмени громко кипели на плите. Я выключила газ. Вряд ли я буду есть. Я закурила, придвинув наполненную окурками пепельницу.

Успокоиться. Простейший театральный прием: чтоб не волноваться на сцене, полностью сосредоточить внимание на какой-нибудь неважной детали.

Я стала считать окурки. Три… Нет, четыре Костиных «Marlboro», пять тонких «Vogue» Сашика. Долго ж они мирились на кухне. Одно «Sobranie» Арины, один «Parliament» Доброхотова. Сцена прощания, если она разыгралась здесь, была короткой. К ним присовокупился остаток моей утренней «More» и что-то блестящее.

Я поворошила горящей сигаретой и выкопала из горки пепла кольцо - тонкий серебряный овал с надписью «господи, спаси и сохрани мя».

Я давно собиралась купить такое. Они продавались почти в каждой церкви и стоили копейки. Но мне хотелось купить его в Лавре, а ноги все не доходили.

Я достала кольцо, обтерла и примерила на безымянный палец - почти по размеру. Слишком маленькое. Женское. Чье оно? Арина носит только белое золото. Оля - дизайнерские украшения Иры Седелкиной. Рита?

Рита и Андрей… Я замедленно повернула голову вправо - на руке у Андрея было точно такое кольцо. Оля говорила, они расписались фиктивно - но, видимо, не так уж фиктивен был брак, раз оба носили одинаковые кольца.

Тогда зачем Рита швырнула его в пепельницу? Они поссорились? Андрей начал ухаживать за Инной, и Рита убила его из ревности?

Андрея из ревности? Невозможно ревновать ветер, дождь, асфальт, по которому проходит миллион людей в день. Андрей был ничейным и всехним. Он был таким и не мог стать другим. И все это знали.

Внезапно я прижала к губам свою руку с кольцом. Сознание решительно отодвинуло Риту и мою хилую версию.

Это мое кольцо!

Не отдавай меня никому!

Такое же - на пальце у Андрея. Это было невозможно! Так же невозможно, как прислать SMS с того света… Так же возможно!

Не отдавай меня никому!

Кто прислал это послание?

Андрей?

Господин Анри?

«Дорогой мой, существуют две породы людей», - говорил он вчера, Андрей-г-н Анри. Как и автор пьесы, я, несомненно, относилась ко вторым. К «людям для смерти». И наше самоубийство - не грех. Если человек день за днем рассматривают смерть как один из выходов, это диагноз.

«В крайнем случае, я могу умереть», - меня всегда утешал этот факт, при любых раскладах, в любых ситуациях. И мысль о смерти никогда не отказывала мне в утешении. В ней не было истеричного вызова. Она была вполне бытовой. Так же спокойно я думала: «В крайнем случае, я одолжу деньги у Арины».

Это диагноз! Суицид - такая же природная склонность, как гомосексуализм. Бог не зря нас создал такими. Гомо свидетельствует - этим людям не стоит иметь детей. Склонность к суициду - таким, как я, жить не стоит. Зря нас осуждают. Зря. Он же сам. Он сказал: вы мне не нужны, но решайте сами. Я оставил вам свободу выбора. «Господи, спаси и сохрани мя!»

Ненормальным людям не место в жизни! Так же как нормальным - не место в театральном. На четвертом курсе жена соседа Арины - театрального режиссера, которому мы были обязаны Костей, - покончила с собой. «Понимаешь, - взволнованно повествовала Арина, - она была нормальной. Такая себе обычная девочка. Переехала в общежитие к мужу. Но она не понимала нашего мира. Я видела ее на кухне, за пятнадцать минут до того… Я дала ей соль. А потом она пошла к себе в комнату и выпрыгнула из окна».

Общежитие театрального славилось тем, что каждый год кто-то выпрыгивал из его окон. Наверно, они совершали огромный грех. Им было куда уйти - в их распоряжении был целый мир. А у меня есть только один выход.

Я оттягивала это решение - оттягивала его окончательность. До окончанья уборки я могла ничего не решать. А убрав квартиру, должна была сделать звонок. Или умереть.

Но Андрей попросил не отдавать его!

«Я всегда говорил, тебе следовало идти в адвокаты. Ты способна подтасовать любой ответ», - И. В. Часто говорил это мне, поражаясь, как, мастерски жонглируя фактами, мне удается доказывать самую безумную мысль. «Ты ненормальная!» - раздраженно добавил он. И впервые это не было комплиментом.

Мент с готовностью покачал головой, соглашаясь со мной. Он был подчеркнуто добродушен и миролюбив - так и нужно вести себя с сумасшедшими. Мент был очень доволен. Теперь он знал мой мотив. Я была сумасшедшей - в прямом смысле слова. Я убила Андрея и не хотела отдавать его труп, объясняя это нежеланьем последнего.

Не отдавай меня никому!

Как я могу не отдать его? Только так - как Орфей не отдал Эвридику. Он ушел вслед за ней…

Первый раз я пыталась покончить с собой в двадцать лет, второй - в двадцать два. Первый раз, как полная дура, наглоталась обычной валерьянки и поехала к дедушке Сане на кладбище. Второй раз - перерезала запястья.

Сколько раз я опробовала на них бритву - так, слегка, просто чтоб увидеть кровь, просто чтоб приучить себя не бояться, не трусить. Резануть, преодолеть тошноту при виде своих напряженных вен, резануть сначала чуть-чуть, потом чуть сильнее, чтобы, когда мне придет в голову исполосовать вены на всех частях тела, рука была набита и сработала профессионально.

Я примеряла самоубийство, как примеряют платье. Как актер примеряет роль. Вот тут я сделаю этот жест, в этом месте я сделаю вздох. Моя роль была давно разучена, ее рисунок выстроен до мельчайших деталей. Я могла сыграть ее в любую минуту. Могла и сейчас.

Почему не сейчас?

«Моя любимая девушка» - так Андрей называл меня. Я звала его «Моя любимая Смерть»!

Я присела на корточки и заглянула в лицо господина Анри - самой красивой из всех театральных смертей. А театральная красота такой вкусный соус, под которым можно съесть и родного отца, и свое долгожданное самоубийство.

Вот она, моя Смерть!

Как странно, что в коридоре гостиницы я сама учила ее быть доброй и мудрой, и нести облегчение всем «утонченным неврастеникам», чувствующим себя неприкаянными в невыносимо-реальном мире.

Вот она, моя Смерть, - моя смерть жила там же, где и Андрей. Я потянулась к неснимаемой полочке в дверце холодильника, где одиноко стоял пластмассовый тюбик, и высыпала его содержимое на стол.

Еще год назад я выбрала эти таблетки. Вчера зашла в спальню, заперла дверь и заревела от злости - тюбик остался в холодильнике. Я не успею допрыгнуть!… И, как я сказала Инне, все закончилось тем, что я приняла снотворное - тупо заснуть. Четыре таблетки - генеральный прогон. Г-н Анри не советовал мне снотворное: «…люди думают, что они просто заснут, и все. Просто смешно! Умирают с икотой, с дурными запахами».

Тюбик хранил не снотворное. Труднопроизносимое успокаивающее средство, которое через год после закрытия ее телешоу прописал нашей Оле врач. Как-то, желая утешить меня, Оля дала мне крохотную четверть четырехмиллиметровой таблеточки. «Так мало?» - скривилась я. «Дам больше, не доедешь домой», - сказала она.