Лада Лузина - Мой труп

- Была. Там какая-то женщина убирала.

- УБИРАЛА? - Я произнесла все слово с большой буквы. Это было самое невероятное, что я могла услышать. - Рита убирала кухню?

- Она просто убирала, и все, - не поняла меня «Юбочка». - Ставила в шкафчики какие-то банки. Они на полу лежали.

- Не может быть. Рита убирала!

- Ну, убирала она… А что тут такого? Я спросила у нее про Арко. Андрея. Она сказала пойди, поищи, он где-то тут. Я пошла, еще поискала. Но его не было. И я пошла домой. Мне повезло. Мама из гостей еще не вернулась. Вернулась бы, точно убила. Она и так говорит, что мы с братом ненормальные, потому что у нас все друзья в Интернете. Она говорит, нужно жить реально.

- А ты не хочешь.

- Я б хотела жить так…

- Как? Как в 53 квартире?

Восемнадцатилетние не меняются! Меняется время, меняются правила - а восемнадцатилетние нет. Взрывают ли они бомбой царей или колются в моем подъезде, они всегда одни и те же. И часть из них исполнена прекрасного патриотизма, часть - сокрушающего бунта, часть бежит от реальности. Меняются параметры патриотизма, повод для бунта, способы побега - восемнадцатилетние нет.

Какая разница, куда бежать - в театр, на кладбище, в Интернет или в соседний подъезд, в который зашел известный актер. Важно лишь направленье побега. Эх, «Красная юбочка», «Красная юбочка»… На лекциях по «Истории театрального костюма» нас учили характеризовать персонаж, исходя из фасона и цвета его одежды. Халат Пузыря - говорил о нем все [23].

Как и твоя говорливая юбочка.

- Так тебе там понравилось.

- Да! Жаль, Арко так и не вышел. Тогда бы я точно…

…ощутила себя избранницей, побывавшей вчера в наилучшем из миров. И какая разница, как зовут этот мир: красивая жизнь, богемная жизнь, блядская жизнь. Главное, он так непохож на унылую реальность.

В восемнадцать все живут в жанре феерии [24]. В восемнадцать так легко перешагнуть в ирреальность! Так легко верить в чудо, прячущееся за каждым углом. Так легко угадать его и не побояться схватить двумя руками. Так легко верить в себя - никаких болевых рефлексов, никакого опыта, никаких разочарований - ты вся создана для веры.

А потом тебе перестает быть восемнадцать. И начинается реальная жизнь. Нет. «Зашлакованность жизнью», - как говорил Роман Григорьевич Виктюк. Жизнь забивает все поры, ты перестаешь ощущать…

Почему ж мне так легко ощутить свои восемнадцать? Откуда Игнатий знал, что и в тридцать четыре я буду смотреть на восемнадцатилетних с веселым пониманьем, как он когда-то смотрел на меня, отмахиваясь от бурчания зашлакованных взрослых? Он знал это, когда звал меня вторым педагогом на курс?

Он был не лучше других - он любил меня только такой, какой хотел видеть. Но, кто-кто, а он видел меня такой, какая я есть. Он сам написал учебник по истории костюма. Он знал обо мне все, с того часа, как я пришла к нему с признанием «I love you» под ужасающим вырезом и с легкостью мимикрировала в кисейную барышню с сиренью под шеей и непотопляемой верой за пазухой.

Он знал, с такой верой можно стать всем. Или никем, как большинство «красных юбочек», как и она, если растрынькает свои восемнадцать…

Как я?

- Подожди секундочку.

Я вжала кнопку мобильного, запуская в путь последний набранный номер.

«Номер не существует…»

- Интересно, все-таки, кто там живет?

- Дай мне свой телефон. Мобильный есть? - Я приготовилась набирать цифры.

- Зачем?

- Прости, я уже опоздала на работу. Я позвоню тебе вечером и отдам помаду.

- Но я вас вчера там не видела, - запоздало обеспокоилась «Юбочка».

- Я была в спальне.

Ее глаза распахнулись. Она посмотрела на меня так, будто я взорвалась, как петарда. Будто на глазах у нее я стала длинноногой блондинкой. Я стала «той, кто там живет» - ее приключением, ее важным событием - знакомой сериального дяди, подругой ведущей, любовницею страшно красивого Арко. Вмиг я была причислена к числу небожителей.

И в этот миг я бы все отдала, чтобы взглянуть на себя так - ее глазами. Нет - своими глазами шестнадцать лет назад.

А в следующий миг я поняла… Я никогда не завидовала Арине - ее квартире в центре, ее коллекции туфель. Я никогда не завидовала Оле, даже на взлете ее звездной карьеры, я не завидовала ее лиловым боа и восторженным щелчкам фотокамер. Всю свою жизнь я завидовала только себе - восемнадцатилетней. Не восемнадцатилетию. Этому взгляду, которым я смотрела на педагогов, как на богов, взирала на разобранные куски декораций, как на бесценные артефакты, прилетевшие к нам с иной прекрасной планеты.

В тот миг, когда я утратила этот взгляд, я ушла. Ушла, потому что потеряла иллюзии. Потому что не умела любить без иллюзий. Потому что Игнатий научил меня крушить все иллюзии, забыв объяснить: он любил меня и без них…

Невозможно исправить ошибку длиной в одиннадцать лет!

Такое число даже страшно произнести вслух, даже страшно сказать: «Прошло уже одиннадцать лет». Не то что пройти сквозь десятилетье назад. И неизвестно, что ждет на обратном пути. Что угодно. Окончательный крах… Я знала изнанку нашего мира. Я знала изнанку многих «лучших миров». Я сидела на скамейке, испуганно вопрошая себя: неужели у меня хватит сил поступить так глупо? Как в восемнадцать!

И. В. сказал бы мне правду. Прекрасную правду. Ужасную правду Но его телефона не существовало. Не существовало его ответа.

Я знала ответ.

Какая разница, как ломать жизнь, так или эдак? И если уж ломать свою жизнь, лучше делать это по законам собственной пьесы.

В крайнем случае я всегда могу умереть… Но хотя бы я умру за свою шальную идею.

Я шла на работу с решением в нагрудном кармане. Поднимаясь на третий этаж, я то и дело касалась груди, проверяя, на месте ли оно.

Расшифровать интервью Доброхотова и уволиться! Мне нужен компьютер и час - один из пятнадцати, оставшихся до неотвратимой и полной материализации моего иллюзорного мента. Слишком мало времени, чтоб тратить его на подсчет абортов Монро.

Я перемотала кассету на начало и надела наушники.

Наверное, только журналист знает, насколько наши слова непохожи на тексты в пьесах… Большинство книг неестественны уже потому, что люди никогда не общаются меж собой гладкими фразами и крайне редко последовательно излагают идеи.

За журналистскую бытность я встретила одного (!) человека, который отвечал на вопросы законченными предложениями - Иосифа Кобзона. Расшифровав пять десятков интервью, я убедилась, что 99 % людей говорят через пень-колоду, не оканчивая мысль, неправильно употребляя падежи и безбожно путая слова. Удивительно, что при этом мы еще умудряемся как-то понимать друг друга.

Наверно, только журналист знает, как глобально мы не понимаем друг друга! Нередко я узнавала содержание своего интервью только тогда, когда садилась за расшифровку. Из долгой беседы (в каждом слове которой я была заинтересована кровно) я понимала по ходу 60 % сказанного, и лишь расшифровав кассету, выясняла, о чем мы, собственно, говорили и что имел в виду мой собеседник.