Светлана Сухомизская - Ночь оборотня

Сначала я рассказала ей о случившемся с Варей и принялась рыдать Дашка, в жизни не видевшая Варю, знавшая ее только по моим рассказам и не очень благодаря этим же рассказам ее любившая, всплакнула со мной за компанию – сказывался удар, нанесенный здоровью подлыми мидиями. Потом Дашка начала угощать меня вкусностями, пропадающими зря из-за ее неспособности есть что-нибудь, кроме овсяной каши и жиденького бульона с белыми сухариками. Тут настроение мое поднялось необычайно, я бы даже сказала, неприлично, потому что радости желудка вмиг затмили горести потерь. И я еще катила бочки на Марка, а вместе с ним и на остальных мужчин! Забыть одного человека ради другого – это еще куда ни шло, но забыть человека ради еды – это просто свинство. Словом, я несколько раз с чувством обозвала себя свиньей (мысленно, разумеется) и, покончив с не слишком сильными угрызениями совести, всецело предалась греху чревоугодия.

И греху суесловия, как же без этого. Я в подробностях рассказала Дашке обо всем, что произошло со времени нашего последнего разговора. Она слушала, не перебивая, что было для нее крайне нетипично и служило признаком сильнейшей заинтересованности. Когда у меня от непрерывного чесания языком запершило в горле и я жадно приникла к здоровенной керамической кружке с остывшим чаем, на поверхности которого уже образовалась радужная пленка, Дашка поправила круглые очки, придававшие ей весьма умный вид, направила на меня свой острый нос, которым, несмотря на все жалобы на его избыточность, втайне, кажется, гордилась, и спросила:

– Слушай, что-то тут не стыкуется с этим Крымовым. Если журналюга и бывшая жена устроили ему такую собачью радость два года назад, то чего он ждал все это время?

Я пожала плечами:

– Сначала все думали, что дело в автобиографическом романе Прошиной. Но похоже, что он о нем и понятия не имел. Так что убирать устроителей давнишнего скандала, чтобы он не разгорелся вновь, Крымов не мог, раз о романе не знал. Может, у него произошло это., как его.., обострение? Или как там у медиков это называется. То есть он тихонечко сходил с ума, а потом – бац! – совсем свихнулся, и его понесло.

– Подожди, давай договоримся, он псих или оборотень? – Дашка ожесточенно зашуровала по столу в поисках зажигалки.

– Наверное, и то и другое, – неуверенно сказала я. – Наверное, он оборотнем стал, когда сошел с ума. Надо у Даниеля с Себастьяном спросить, как оборотнями становятся. Я, честно говоря, никогда эту проблему не изучала.

– С ума он, судя по его неадекватному поведению, сходить давно уже начал. Так почему бы ему, вместо того чтобы жечь дверь Прошиной и кормить бильярдными шарами Глебовского, не порвать их сразу на портянки, и дело с концом.

– А ведь действительно, – сказала я. – Спасибо за хорошие мысли. Надо будет ангелам их потом подкинуть, если до них уже и так это не дошло. Они ведь знаешь какие умные?

– Ну, на то они и ангелы! Одно только меня удивляет.

– Что?

– Если они тебя в любой точке города могут найти и позвонить хоть в таксофон, хоть в радио, хоть в электрокофеварку, почему они до сих пор этого не сделали?

Я расплылась в самодовольной улыбке:

– Ну, я – то ведь тоже не тапком щи хлебаю! Волшебное кольцо мне на что? Я велела ему, чтобы меня никто не мог найти. Вот они и не могут!

Дашка с уважением посмотрела на кольцо и на меня.

Неизвестно, насколько бы еще затянулся мой визит, поскольку если прожорливость моя и ограничивалась размерами желудка и количеством Дашкиных припасов, то болтливость не знала предела, и разговор мог все в том же бодром темпе продолжаться и час, и другой, и хоть до следующего утра, но в дело вмешались рок и родственные связи в лице Дашкиной любящей родительницы, решившей навестить страждущую дщерь. Появление нового визитера заставило меня раскланяться и отправиться восвояси.

Именно восвояси, поскольку перспектива возвращения в Себастьяново жилище совершенно меня не грела, в отличие от июльского солнца. Тем более что я с заметным опозданием осознала, какую головомойку мне зададут, когда я вернусь. Вообще-то Себастьяна с Даниелем я не особенно боялась – все-таки они ангелы, им людей калечить не положено, а уж фей и подавно. А вот Надя внушала мне ужас и трепет. Все арабские, ирландские и баскские террористы, вместе взятые, казались двухмесячными котятами по сравнению с этой дочерью Востока.

После продолжительной прогулки по Петровскому парку, а затем – вещевому рынку я с сожалением спустилась под землю и, погрузившись в невыносимо душный вагон метро, приклеилась к поддельно-кожаному сиденью. Приближение неминуемой смерти от рук исламской фундаменталистки местного разлива наводило на меня тоску и внутреннюю дрожь, от которых я пыталась отвлечься чтением рекламы, густо облепившей стены вагона. В промежутках между рекламами я изучала пассажиров напротив. Не могу сказать, что утешало меня меньше.

Огромный нос, огромный белый тюрбан, огромная борода, огромные огненные черные глаза с огромными ресницами. Очень живописный индус, но очень уж черный. Прыщавый юноша с застрявшим поперек горла адамовым яблоком – ну очень зеленый, прямо как та жаба у Карцева. Видать, яблоко было неспелым. Толстуха в полупрозрачном сарафане, невероятно длинных серьгах, увешанная центнером бус, – как ей только в них не жарко. Женское лицо со вздернутым курносым носом и торчащей изо рта палочкой от карамели «Чупа-чупс». Скользнув по нему мимолетным взглядом, я вернулась к рекламе магазина меховых изделий, такой же актуальной, как и Надино вязание. Тьфу ты, черт, опять эта Надя! Лучше уж пассажиры. А эта девица даже напоминает кого-то. Актрису, что ли. А что это она на меня так вытаращилась? Я-то вроде ни на какую актрису не похожа. Или ей просто не нравятся рыжие – платок я сняла и убрала в рюкзак, мне и без него было жарко.

И вдруг я ее узнала. И это подействовало на меня гораздо лучше всякого кондиционера. Мне стало так холодно, будто туннель метро, по которому мы ехали, прокладывали сквозь вечную мерзлоту.

Нельзя сказать, что меня это сильно утешило, но девица тоже явно не испытывала желания, издавая крики восторга, упасть в мои объятия. На лице ее читалась какая-то мысль, и, хоть я и не знала, о чем она, мысль эта все равно мне не нравилась.

Первым моим порывом было вскочить с места и бегом броситься к дверям в противоположный конец вагона, хотя моя способность выполнить такой маневр вызывала у меня серьезные сомнения – ног я совсем не чувствовала, настолько, что если бы всем находящимся в вагоне пришла в голову фантазия совершить легкую физкультурную разминку на моей пыльной обуви, я все равно бы их не ощутила.

Потом я решила притвориться, что меня внезапно сморил сон, но и эту идею отбраковала как совсем негодную. Мозги мои от напряженных умственных усилий превратились в коктейль, и, как спастись, я не придумала.