Игорь Поляков - Доктор Ахтин

Я говорю подоспевшей медсестре, что надо промыть женщине желудок и ухожу. Я понимаю, что Мамалыгина — больной человек, но никак не могу отделаться от мысли, что место для свиньи — в свинарнике.

Когда я прохожу мимо открытого кабинета заведующего отделением, Леонид Максимович, увидев меня, громко говорит:

— Михаил Борисович, зайдите ко мне.

Я вхожу в его кабинет и сажусь на стул.

— Михаил Борисович, я не могу ехать в Москву на конференцию и хочу попросить вас съездить. Как вы понимаете, мы не можем пропустить такое событие, — говорит он, отводя глаза.

— Вы же так ждали этой поездки, — говорю я с некоторым удивлением в голосе. Международная медицинская конференция по сердечно-сосудистым заболеваниям весьма значимое событие в медицине. Леонид Максимович, узнав о ней четыре месяца назад, давно готовился к этой поездке в Москву. И то, что он сейчас предложил мне, было очень важным шагом с его стороны, учитывая то, что никаких важных причин для отказа от этой поездки у него не было.

Леонид Максимович говорит о том, что иногда в его жизни случаются определенные события, из-за которых планы могут меняться и долгожданные мероприятия отодвигаются на второй план. Он говорит о том, что конференция должна быть очень интересной, и я должен все записать, а потом, по приезду, рассказать всем о том новом, что сейчас происходит в медицинской науке.

Я киваю.

— Хорошо, Леонид Максимович, я съезжу.

— Поезд завтра утром, билет заказан, — говорит Леонид Максимович, — пишите заявление и передавайте больных Ларисе Викторовне.

Когда я иду в ординаторскую, я думаю о том, что у некоторых людей неатрофированная совесть заставляет их поступать правильно. Заведующий отделением чувствует свою вину передо мной, словно это он виноват в том, что меня наполовину сократили.

Я пишу заявление и говорю Ларисе:

— Я уезжаю в Москву на конференцию на пять дней. Леонид Максимович сказал, что на эти дни вы будете вести мои палаты.

После нескольких минут удивленного молчания, Вера Александровна говорит:

— Неужели, он вам отдал свою командировку!

Я киваю и, глядя на коллегу, говорю:

— Вы, Вера Александровна, этого понять не сможете.

Я иду в кабинет заведующего за подписью и, отдав подписанное заявление старшей медсестре, ухожу из отделения. В некотором роде, все складывается как нельзя лучше.

Я сижу на лавочке у дома Марии Давидовны и жду. Я не звонил, чтобы договорится о встрече, я просто пришел и сижу. Я смотрю на подростков, которые играют в футбол. Маленькая площадка с утоптанным песком, с одной стороны два дерева, которые играют роль ворот, с другой — металлическая стойка для вытряхивания ковров. Восемь пацанов самозабвенно гоняют мяч, кричат, призывая партнера дать пас или радуясь забитому голу, спорят, когда мяч, пролетев между деревьями достаточно высоко, не засчитывается, как гол, одной из сторон.

Я невольно проникаюсь их детской радостью и улыбаюсь, когда в очередной раз одна из команд проталкивает мяч в ворота противника.

— Здравствуйте, Михаил Борисович.

Я поворачиваю голову и, продолжая радоваться, говорю:

— Добрый вечер, Мария Давидовна. Сижу вот и, как ребенок, радуюсь забитым голам.

Она садится рядом и спрашивает:

— Зачем вы пришли?

Я слышу в её голосе подозрительные нотки. Она не хочет подозревать меня, и она не может не подозревать, потому что я очень хорошо подхожу под её умозаключения. Я смотрю в глаза женщине и отвечаю:

— Не хотелось идти домой. Там меня никто не ждет.

Услышав крик с футбольной площадки, я перевожу взгляд туда, чтобы увидеть, как самый шустрый из подростков прорывается к воротам противника и забивает очередной красивый гол.

— Молодец, — взмахиваю я рукой. — Из парня, возможно, получится толк.

Женщина, сидящая рядом, молчит. Я знаю, что её беспокоит не только убийца, но и та проблема, которую она обнаружила совсем недавно.

— Может, пойдем где-нибудь поужинаем, — предлагаю я.

Она отрицательно качает головой и говорит:

— Я совсем не хочу кушать.

— Тогда, может, просто погуляем, — снова предлагаю я, — пройдем до реки, прогуляемся по набережной, и обратно.

— Нет.

— Это глупо, Мария Давидовна. Вы ведете себя, как принцесса Атосса, — говорю я и встаю.

В её глазах появляется удивление:

— Какая принцесса?

— Атосса, — повторяю я.

Сказав на прощание два слова, я ухожу.

Мария Давидовна — умная женщина. Я достаточно много сказал ей, чтобы она смогла сделать выводы для себя.

У своего дома, где я появляюсь через полчаса, я вижу Семенова. Он, как обычно, сидит и курит на лавочке.

— Привет, — говорю я и сажусь рядом, — хорошо на пенсии, сиди и покуривай.

Семенов мотает головой и говорит:

— Дерьмово на пенсии, — сидишь целый день и думаешь, гоняешь в голове разные мысли. Лучше бы я что-то руками сделал.

— А я бы с удовольствием пошел на пенсию, — мечтательно говорю я.

— Мне тоже так казалось, а сейчас проклинаю этого долбанного Парашистая, из-за которого я ушел из органов.

— А причем здесь этот убийца? — я с удивлением смотрю на соседа.

— Напугал он меня тогда, — мрачно говорит Семенов, — а вот сейчас я думаю, что зря ушел. У меня еще достаточно сил, чтобы поймать этого гада.

Он плюет на окурок и бросает его в урну. Встав и направляясь к подъезду, он прощается:

— Пока, док.

— До свидания, — говорю я ему вслед. Семенов, обычно спокойный и рассудительный мужик, сейчас мне не нравится. У него появились подозрения, которые он обязательно захочет проверить. И, похоже, в разговоре я прокололся — когда он говорил о Парашистае, я не удивился этому слову.

Дни, как птицы, набравшие высоту, — чем ближе к цели, тем больше скорость полета. Порой мне кажется, что я не замечаю, как день переходит в ночь. Если бы мне не надо было ходить на работу, именно так и было бы. Бесконечная ночь, приближающая меня к Тростниковым Полям.

Уже август, а, значит, до встречи с Богиней осталось совсем немного. А сделать надо еще достаточно много.

Я сижу и смотрю на свой рисунок. Только что я впервые нарисовал себя. Смотрел в зеркало и рисовал. Изображение на листе бумаги мне не нравится. Есть некая убогость в чертах лица, словно я не верю в то, что видят мои глаза в зеркале. Нет решительности в глазах, нет оптимизма на губах, — я не вижу ничего, что бы позволило мне быть спокойным.

Я подношу лист к огню свечи и смотрю, как он горит. Черная волна набегает на моё лицо, изгибая его в чудовищном пароксизме, и — моё изображение исчезает. Я бросаю остаток догорающей бумажки в пепельницу и встаю.

У меня еще есть время, чтобы измениться самому и прийти к Богине со щедрыми дарами.