Игорь Поляков - Доктор Ахтин

Мы молчим — она хочет сказать о том, что поняла из моего послания, но понимает, что у стен, которые нас окружают, много ушей. Она не хочет верить в то будущее, которое я предсказал, и она верит, что все именно так и будет. В её глазах много вопросов, она готова о многом поговорить, но из её уст звучат совсем другие слова:

— Попробуйте рассказать мне о себе.

— Хотите проанализировать это, — улыбаюсь я.

— Хочу понять.

— Если я сам себя не понимаю, и в сознании противоречия, то, — как вы сможете понять?

— Со стороны порой виднее.

Она настойчива и спокойна. Она стоит и смотрит на меня сверху. Сейчас — она врач, а я пациент. Опухоль в моем сознании разрослась, превратившись в монстра, который ждет своего часа. Мария Давидовна не знает, с чем ей предстоит столкнуться, а здоровая часть моего сознания не хочет, чтобы она увидела это.

— Мы с вами поговорим обо мне, но не сейчас.

Я тоже могу быть настойчивым. Теперь я серьезен и краток.

— Оставьте меня, Мария Давидовна. Приходите завтра. И без Вилентьева.

Я отвожу глаза в сторону. Эти игры утомительны для меня — я понимаю, что могу спать, как раньше. Даже больше, — я нестерпимо хочу спать. Не знаю, радоваться мне или печалиться, и, закрыв глаза, я проваливаюсь в сон.

Я лежу и смотрю на медсестру в зеленом костюме — просторная рубашка с коротким рукавом скрывает фигуру. Она накладывает на мое тело электроды, чтобы снять электрокардиограмму. В её глазах равнодушие, смешанное с усталостью. Она приближается к своему тридцатилетию, но выглядит, как женщина ближе к сорока годам. Мне жаль её — она в своей жизни никогда не испытывала оргазм, и скорее всего, никогда не узнает его. Из рассказов подруг, из кино и книг она знает, что оргазм — это удовольствие, но она может только догадываться о том, насколько это большое удовольствие. Она уже не один раз думала попробовать самостоятельно сделать себе приятно, — с помощью руки или приспособления из секс-шопа (однажды она зашла в этот магазин, долго рассматривала продаваемые предметы, но ни на что и не решилась). Но — воспитанная в религиозной семье, она не смогла преодолеть внутренние табу.

В её жизни были мужчины, от которых она ждала многого. Как правило, секс для неё — однообразные движения, во время которых она находится в неудобной позе, слышит неприятные звуки и учащенное дыхание мужчины, вдыхает запах его потных подмышек. После ей грустно — наивные надежды снова погребены под страхом беременности, или возможности получить венерическое заболевание. Страхи не беспочвенны — за десять лет половой жизни она четыре раза ходила на аборт и лечилась от гонореи.

— Иногда нужно не бояться делать некоторые вещи, — говорю я. — Иногда нужно преодолеть страхи в своем сознании и получить удовольствие.

Она отводит глаза от прибора и смотрит на меня. В её глазах недоумение сменяется на понимание. Она молчит.

— Глупо прожить жизнь, так и не узнав возможности своего тела.

— Я не понимаю, о чем это вы, — говорит она сквозь зубы. Затем, посмотрев на пленку, медленно выползающую из аппарата, нажимает на кнопку отключения. Быстро собрав электроды с моего тела, она уходит.

Я улыбаюсь. Мои слова услышаны. Даже если она ничего не сделает, — что ж, я попробовал.

Входит синий костюм. Лицо с родинкой смотрит на меня сверху, на губах ухмылка.

— Сейчас будем делать клизму.

Вообще-то, мне все равно, но я говорю:

— А что, в этом есть необходимость?

— Да, вы начали принимать пищу, и кишечник начал работать. Если вы этого не чувствуйте, это вовсе не значит, что это делать не надо, — она говорит и раздвигает мои ноги, согнув их в коленях. Она снова со мною на «вы». Её движения профессионально решительны и точны — судно под таз, пластиковый наконечник в анус.

— Вы не смазали наконечник вазелином, — говорю я, хотя мне все равно, я не чувствую ни боли, ни унижения.

Она молчит. Убрав зажим, она ждет, когда жидкость перетечет в меня.

Я улыбаюсь. Жидкость не задерживается во мне, сразу вытекая в судно. Мои сфинктеры не работают, а, значит, действия медсестры абсолютно бессмысленны. Я не думаю, что врач назначил эту процедуру — он мне показался вполне разумным человеком.

— Что, не получается? Может, заткнете отверстие пальцем, чтобы вода не вытекала.

— Заткнись!

Она разозлилась. Она думала, что сможет унизить меня, но только создала себе трудности. Меня не волнует, что я лежу в неудобной позе, что жидкость стекает по коже ягодиц не только в судно, но и на кровать — я ничего этого не чувствую. Мне не жаль свой анус, — даже без вазелина пластиковый наконечник не сможет повредить его. Я наслаждаюсь ситуацией, когда злой Синий Костюм перестилает меня.

Она отвязывает мою левую руку и переворачивает на бок. Я сразу же кладу кисть на поясницу и сосредоточено замираю. Хоть одной руки и мало, я вижу, как лежит пуля. Под аортой как раз в месте выхода спинномозговых нервов. Вполне достаточно подвинуть её чуть-чуть в сторону, и все изменится. Еще я успеваю понять, что три месяца нахождения пули в этом месте не прошли бесследно для нервов. Сдавленные тяжестью инородного предмета нервы атрофировались — даже если я уберу пулю, нужно время, чтобы они восстановились.

Или мне нужны обе руки, и возможность спокойно восстановить поврежденные ткани.

Моё тело возвращается на место, и рука снова фиксируется к кровати.

— Мне было приятно получить такую необходимую процедуру, — говорю я, вслед уходящей медсестре.

Мария Давидовна сидит на стуле рядом с кроватью. Она смотри на меня и молчит.

— Вы знаете, что я сейчас вполне безопасен, — говорю я тихим вкрадчивым голосом. — Если бы вы настояли на том, чтобы мне освободили руки, наш диалог был бы более продуктивный.

Она молча встает и выходит. Она отсутствует достаточно долго, чтобы я начал сомневаться в том, что у меня что-то получится. Вернувшись с Синим Костюмом, она смотрит на то, как освобождают мои руки.

— Спасибо, — говорю я, потирая запястья.

— Теперь мы можем говорить?

Я смотрю, как закрывается дверь за медсестрой, и киваю головой:

— Да, конечно, мы можем говорить.

— Расскажите мне о себе?

Как бы она ко мне не относилась, сейчас я для неё пациент. В её голосе сталь, в глазах — решимость. Я складываю руки вдоль тела, прижимая ладони к бокам, — это будет сложно, говорить с Марией Давидовной и сдвигать пулю в сторону, но у меня нет выбора. Я улыбаюсь и говорю:

— В моём прошлом нет ничего необычного. Порой, я думаю, что мои детство и юность — это странные события в другой жизни, или это совсем не моя жизнь. До семи лет у меня было детство, а потом его не стало. Взрослая жизнь наступила значительно позже, лет, так, через десять, — до семнадцати лет я как бы завис, ни там, ни здесь. Теперь я удивляюсь, когда вспоминаю об этом.