Надежда Попова - Утверждение правды

— А я полагал, что вы останетесь в замке до возвращения моего сына, — спустя не одно долгое мгновение отозвался Император. — Знаю, что он был бы рад этому… Вы отказываетесь от императорского гостеприимства, майстер Гессе?

— Нет, — ответил Курт, постаравшись смягчить тон, насколько это было возможно, однако взгляда не отвел. — Но прошу вас избавить меня от него ради последней встречи с умирающим отцом. Думаю, вы должны меня понять, Ваше Величество.

Император вновь смолкнул на миг, будто желая возразить его словам, однако лишь тяжело вздохнул, кивнув.

— Господь покарает меня или собственная совесть, если я буду препятствовать вам. Езжайте, майстер Гессе. Увы или к счастью, это будет, предчувствую, не последний повод к нашей встрече. Времена предстоят… богатые событиями, — вновь ненадолго замявшись, докончил Император, и Курт, поднявшись, тихо согласился:

— Боюсь, что здесь я не смогу вам возразить, Ваше Величество. Хоть и очень хотел бы.

В рабочей комнате Сфорцы было тепло, солнечно и ярко; неприлично радостные лучи разбегались по бумагам, чехлам, шкатулкам, играли бронзовыми гранями чернильницы и расцвечивали ими стол. «В такой день умирать обидно… В солнечный день обидно, в дождливый противно, в морозный холодно. Единственный выход, чтобы быть довольным? — жить вечно…»

От самой Праги Курт гнал, почти не останавливаясь даже для отдыха, и на сей раз Бруно, обыкновенно жалеющий лошадей, и не думал перечить, погоняя своего скакуна столь же упрямо. Во двор академии они ворвались стремительно и яростно, как захватчики, и так же, как атакующие соседский замок бойцы, бежали по коридорам, не глядя на встречных, покуда не были перехвачены защитником твердыни — Антонио Висконти встретил их за несколько шагов до комнаты духовника…

— Но вы успели хотя бы к погребению, — тихо проговорил доверенный секретарь Сфорцы, и Курт медленно поднял голову, оторвав взгляд от стола и бросаемых чернильницей светлых пятен. — Ведь вы простились перед вашим отъездом. Многие и того не успели.

— Хреновое утешение, — медленно проговорил Курт, с трудом шевеля губами.

Усталость, которая не ощущалась во время пути, которая загонялась вглубь, стискивалась стальной цепью, сейчас одолела каждый член тела, каждую косточку, мышцу, казалось — каждый волос. Говорить не хотелось и не хотелось думать, не хотелось слышать никого, и тем более — этого человека, который был здесь в ту самую, последнюю минуту…

— Когда погребение? — спросил Бруно чуть слышно, и Висконти так же негромко отозвался:

— Завтра. Успеете передохнуть и прийти в себя.

— Прийти в себя… — криво ухмыльнулся Курт. — Смириться… сжиться… а потом и забыть, ведь жизнь-то идет, да, Висконти?

— Ты, конечно, можешь хамить мне и впредь, Гессе, — безмятежно откликнулся тот, — и я спокойно это вытерплю, ибо меня это не задевает: я знаю, что сие лишь часть твоей беспокойной натуры. И я даже знаю, почему сейчас ты особенно несносен: ты злишься на меня за то, что я был здесь, а ты нет, и к прочему, ищешь, на ком сорвать зло; ведь никто не виноват в случившемся, но отчаяние ищет выхода. И еще ты боишься того, что будет дальше, ибо лишился отца, без какового не мыслил своего существования.

Курт поморщился, услышав из этих уст слова помощника, сказанные в лагере Хауэра, однако не возразил, лишь молча уставясь снова на освещенный солнцем стол.

— Только вот что я тебе скажу, — продолжил Висконти столь же ровно. — Его лишились мы все, не только ты. И да, Гессе, ты прав: жизнь идет. Вообрази, каково сейчас дону Сфорце, который был дружен с отцом Бенедиктом не один десяток лет. А он сейчас в Праге, работает, потому что так надо. А отец Альберт? Сколько лет они делали одно дело, сколько их связывает; каково ему теперь? А Александер? Для него отец Бенедикт был вовсе спасением когда-то, был всем. Но он делает, что должно, хотя что у него на душе сейчас, ни ты, ни я помыслить не можем. И множество следователей продолжают службу, не имея возможности попасть хотя бы, как ты, на отпевание и погребение своего духовного отца, проститься с ним хотя бы так. Неужто полагаешь, что им он был менее дорог?

— Не берусь судить, — чуть слышно пробормотал Курт, и Висконти неожиданно легко согласился:

— Быть может, ты и прав. Быть может, тебе он был нужней прочих — быть может, потому что более и чаще прочих ты нуждался в его руководительстве. Но теперь придется одному, Гессе. Страшно одному? А мне, думаешь, не страшно? Дон Сфорца в любую минуту последует за ним, и я останусь один — руководить всей этой сворой, каковою мы являемся, ворочать делами, кои при неверном движении обрушат целое государство и погубят тысячи жизней. Мне, думаешь, не страшно при этой мысли? Не хочется ради того, чтобы облегчить душу, сорваться — наорать на тебя за твое высокомерие и хамство, ведь я имею на это право?

— Наори, — предложил Курт равнодушно. — Может, обоим полегчает… А прежде говорил, что должность свою принимаешь с удовольствием.

— Одно с другим отлично уживается. Как и у тебя в твоей службе. Как бы ни было страшно, надо двигаться дальше и делать то, что велит долг, Гессе.

— Хочется с тобою поспорить, — так же тихо и невыразительно отозвался Курт. — Но никак не могу найти, к чему прицепиться…

— А коли ты со мною согласен, — вздохнул Висконти, усаживаясь напротив них с Бруно, — то давай к делу. Перейдем к неприятному.

— «Перейдем»? Id est , сейчас мы обсуждали нечто очень славное?

— К неприятному для тебя лично, Гессе. Обсудим то, что произошло в лагере Хауэра. Откровенно тебе скажу: прочтя твой отчет, присланный из Праги, я решил, что либо мне мерещится все написанное, либо ты выжил из ума. Что это ты себе позволяешь, скажи на милость?

— В отчете я описал все. Или с расшифровкой возникли проблемы?

— Ты взял на себя волю суда и…

— Имею право согласно рангу: по ситуации. Обоснование своих действий я также привел в отчете.

— О, я ценю уже то, что Курт Гессе сам, без давления и применения пыточных щипцов, соизволил написать отчет, — без улыбки заметил Висконти. — Однако не делай вид, что не понимаешь, о чем я говорю. Ты по собственному усмотрению принял решение о жизни и смерти служителя Конгрегации и устроил из суда и казни фарс.

— Я все написал в отчете, — повторил Курт с расстановкой, и Висконти кивнул:

— Положим, так. Хорошо, ты добился своего. Сохранил жизнь, в общем, неплохому парню, который оступился, но еще может исправить хотя бы собственную душу, если не ситуацию, которую создал. Ты в отчете просил предоставить наследнику право самому избрать место заточения Йегера… Это — не слишком ли?

— Если Хельмут передумает сводить счеты с жизнью, — пояснил Курт все так же негромко, — а он передумает… И наследник явится к нему однажды с предложением службы… а он явится… То надежней телохранителя для принца не найти. Путь назад, в Конгрегацию, ему заказан, но при нем остаются его умения зондера, память о собственной ошибке и благодарность человеку, который спас его жизнь и душу. Рядом с ним императорский пес фон Редер будет смотреться безответственным слабаком.