Александра Свида - Паника в Борках

Сергей Ипполитович, положив букет на стол, сорвал обертку с ноши лакея. Блестя прекрасными старинными позументами и пуговицами из цветных камней, раскинулся на стуле костюм мамушки 16-го столетия, а рядом лежали кика и душегрейка.

— Моя несравнимая Зоя не нуждается в украшениях, — сказал он, подходя к невесте и протягивая цветы, — а ее старушка-няня, в день нашей свадьбы, должна быть одета в стиле ее комнаты, отделка которой закончена, и завтра прошу приехать на нее взглянуть!

Глазки Зои заблестели, и, закинув ручки на шею жениха, она звонко поцеловала его в губы.

— О, мой Сережа! Лучшего подарка для меня ты не мог придумать, — затормошила она жениха.

— Стой, стой, Зоя! Я еще не поздоровался с мамой!

— До матерей ли вам, — раздался добродушный возглас неслышно вошедшей Мавры Никитишны. — Сережа волен дарить тебе одни только розы, и пусть они устилают твой жизненный путь, но от нас, стариков, прими для свадебного дня это жемчужное ожерелье!

С этими словами она открыла изящный футляр, где на белом атласе живым теплом переливалась большая нитка крупных, одна к одной подобранных жемчужин.

— Это ожерелье Марии Вечеры [1] Мария фон Вечера (1871–1889) — австрийская дворянка, любовница австрийского кронпринца Рудольфа; покончила самоубийством либо была убита вместе с последним в охотничьем замке Майербург (Прим. изд.). . Почему-то оно прошло уже через несколько рук, но я хочу думать, что ты задержишь его надолго!

— О, я не расстанусь ни за что с этой прелестью и заберу ее с собой даже в могилу! — беззаботным звонким голосом восторженно воскликнула счастливая невеста.

Лярская вздрогнула, и в голове ее понесся рой бессвязных мыслей…

…Ожерелье Марии Вечеры!.. Я положительно где-то читала, что оно приносит с собою несчастье… Впрочем… нет… Это об ожерелье Марии-Антуанетты… Но все же… почему и это переходит из рук в руки?.. Ах… и на самом деле… эти купцы… вечная погоня за самым дорогим и так или иначе сенсационным… И Зоя, едва взяла его в руки, почему-то вдруг заговорила о смерти… Но что это я? Нельзя поддаваться дурным мыслям и накликать несчастие, а еще стыднее быть суеверной…

Усилие воли, и гостям улыбалась всегда спокойно любезная светская дама.

Ярко залита огнями большая дача купца Потехина; иллюминован сад и окружающий дачу парк; приготовлен ошеломляющий фейерверк. При въезде, на арке из белых роз, инициалы молодых.

На дороге, у поворота в Борки, стоит помощник пиротехника с сигнальной ракетой в руках. Взовьется она, и ярко загорятся инициалы арки, и разноцветные огни далеко осветят прилегающий бор.

Сегодня в семье Потехиных великий день. Женится единственный сын, наследник многомиллионного состояния, которое сумел нажить старик-отец, пришедший в Москву с пустым карманом… Говорят… Мало ли что говорят!

Сегодня, — вот-вот загорятся огни, грянет оркестр, закружатся в танце разодетые дамы и в первой паре юная и прекрасная молодая.

На террасе, на особом столике, приготовлены хлеб-соль и икона. С ними отец и мать встретят новобрачных.

В ожидании мать еще раз обошла комнаты. Остановилась на пороге будуара и прилегающей спальни молодых и невольно залюбовалась.

Декоратор превзошел самого себя.

Все было воздушно-бело; всюду шелк, кружева, ленты.

Сегодня войдет сюда ангелоподобная Зоя.

Хорошая, желанная для нее невестка, но очень уже она хрупка. Так и кажется, что не жилица она на свете, и эти кружева, газ, белые ленты…

— Что это я, что это я?! — закрестилась Мавра Никитишна. — Пошли Бог долгое счастье Сереже, а я… Вот только сам жаден очень на деньги: не оторвешь его от дел, — все ему мало… А то бы уехать нам, старикам, к себе… в тайгу… в Сибирь…

Да и Сережу с Зоей отправить бы на годик куда-нибудь за море; пусть бы они свое молодое счастье подальше от завистливых глаз людских прятали, а то и от…

Да что это со мной сегодня?! Надо радоваться, а я от дум не открещусь, и сердце нет-нет да и защемит.

…Говорят, материнское сердце — вещун. Пустое… просто оно у меня ревнивое.

Сегодня Сережа от дома родительского отходит, — свое гнездо вьет, вот я и тоскую… Мать всегда мать. И счастия сыну хочет и себя чувствует одиноко…

…Вот, Бог даст, появится внучата, и опять моя жизнь будет полна…

Всячески подбадривает себя Мавра Никитишна. Залился звонок телефона.

Венчание кончилось, скорее нужно вниз.

А там, по улицам Москвы, длинной лентой вьется свадебный поезд.

Впереди, на некотором расстоянии от ряда автомобилей, в белой карете, запряженной парою белых, как снег, рысаков, с белым кучером на козлах — молодые.

Любит Зоя своих белых лошадок и только на них хотела ехать к венцу.

Сейчас Борки… Уже чувствуется запах сосен. Крепко обнял Сергей Ипполитович свою молодую жену и нежно шепчет:

— Сейчас моя Зоя войдет хозяйкой в мой дом и начнется безмерное счастие на долгие-долгие годы…

С треском взвилась ракета; разноцветными огнями залился лес; ярко вспыхнули инициалы молодых, благоухание белых роз арки, казалось, усилилось.

Спешат к подъезду с иконою и хлебом-солью отец и мать.

Вдруг… страшный, оглушительный грохот потряс воздух, точно выстрелом из чудовищной пушки. Задребезжали, посыпались стекла в соседних дачах. Выпала икона из рук старика… Воздушная арка погребла под собой замертво упавшую мать.

— Суд Божий!.. — не то подумал, не то прошептал Ипполит Потехин.

Не погасли огни на даче Потехина.

По-прежнему благоухают цветы на богато сервированном столе, но странный вид имеет эта сервировка.

Все более легкие предметы если не снесены, то опрокинуты на столе. По серебру рассыпаны осколки хрусталя.

Окна зияют пустыми рамами, со стен повисли декоративные гирлянды.

В доме ни души. Где же хозяева? Где прислуга? Куда девался их суетливый рой?.. В доме нет никого!

Все бросились навстречу молодым или, вернее, тому, что было ими.

Впереди всех старик-отец. Идет быстро, почти бежит. Путем не ошибается: дорога ярко, празднично освещена…

Гомон, шум толпы, окрики городовых: «Подайся, осади!».

Вдруг, как один человек, толпа раздвинулась, притихла. Перед отцом расступились.

Эх, лучше бы еще плотней сомкнулись!

Среди широкой, усыпанной гравием дороги Майского проспекта зияет громадная воронка.

Исковерканный передок кареты, ставший из белого красным, и остатки лошадей. Именно остатки.

От одной валяется только голова да какая-то кровавая масса. Другая…

Боже, да ведь это из ее странно-оскаленной пасти несутся эти дикие звуки.

Это она не то ржет, не то плачет, не то стоном кричит… Передние ноги судорожно бьются; задние неподвижны.