Игорь Шенгальц - Сыщик Бреннер

– Было бы крайне любезно с вашей стороны… – начал я, но архивариус и так уже переписывала адрес Сельмы на отдельный лист.

– Возьмите. – Она передала мне адрес и вдруг, чуть зардевшись, добавила: – Семенову передайте, пусть заходит в гости. Он такой славный и милый. Добряк-человек! Придет, так обязательно чаем напою, пряниками угощу… Вы сообщите!

– Обязательно! – вежливо кивнул я, а про себя дополнил: «В баньке вымою и спать уложу…» Ох уж этот Семенов! Героический усач не только не отпугивал своим грозным видом дам, но, кажется, наоборот, притягивал их со страшной силой. Чувствовалась в нем этакая настоящая, исконная мужская сила, и женщины это ценили. Особенно одинокие любительницы бульварных романов о великой любви – уж я на них в свое время насмотрелся, чтобы с первого взгляда определить принадлежность дамы-архивариуса к этому роду-племени.

Главное, адрес у меня, и хоть я не предполагал найти там все ответы, но все же надеялся, что пару вопросов прояснить удастся.

Улица имени кайзера Фердинанда Третьего находилась в одном из самых старых районов, некогда культурном центре города. Селились там в основном люди небогатые, сохранившие внутреннее достоинство, кое, как известно, происходит не от количества денег, а от числа славных предков, чье имя нужно с честью нести и дальше, прославляя из поколения в поколение.

Я добрался туда быстро, не переставая нахваливать мехваген из ангара великого князя – надежного и верного железного коня нынешнего поколения рыцарей. Вот только приходилось постоянно подпрыгивать на сиденьях: булыжная мостовая – не лучшая дорога для каучуковых колес. Я пару раз даже умудрился стукнуться головой о потолок кабины. А уж скольких случайных пешеходов перепугал мой клаксон, резко и пронзительно возвещавший на все окрестные улицы о моем появлении и распугивавший зазевавшихся путников, словно ворон. Нет, если город и дальше будет идти в ногу со временем, а мехвагены станут его неотъемлемой частью, то необходимо в кратчайшие сроки разработать некий кодекс движения, отличный от прежнего, который бы учитывал современные скорости и особенности техники. И главное – обязать каждого водителя его соблюдать. Тогда и только тогда мы получим тот необходимый порядок, который изначально желателен и мил сердцу каждого настоящего руссо-пруссака.

Сельма Сигизмундовна – статная женщина лет пятидесяти – встретила меня настороженно, но, узнав причину моего визита, всплеснула руками и пригласила в дом. От чашечки чая я не отказался, и вскоре мы уже сидели за столом, а от напитка в изящных фарфоровых пиалах, наполняя столовую приятным ароматом трав, поднимался легкий пар.

Я вкратце сообщил госпоже Бельге, что являюсь сотрудником популярного фридрихсградского листка «Городские новости» и собираюсь написать заметку о некогда весьма известной банде «офицеров», в том числе – о ее брате, судьба которого меня весьма интересует. Представляться посланником властей и даже частным сыщиком я посчитал излишним. Вряд ли Сельма Сигизмундовна сохранила о них приятные воспоминания – двадцать лет назад полиция не гнушалась использовать самые жесткие средства, вплоть до пыток, добывая необходимые доказательства. Это уже при нынешнем императоре была введена более либеральная методика, включавшая возможность подозреваемому в преступлении иметь собственного защитника, и многое другое, крайне затруднявшее работу следствия. Я нововведения не одобрял, хотя понимал их необходимость. Сколько раз на моей памяти невиновный попадал за решетку, и только малая часть подобных бедолаг умудрялась впоследствии обрести свободу. Остальные оканчивали жизнь, будучи повешенными или расстрелянными, в зависимости от собственного статуса. А потом, спустя какое-то время, полиция ловила настоящих преступников. И вешала их тоже. Однако тех первых, невинных, было уже не воскресить.

– Вы спрашиваете меня о Генрихе? Мне есть что вам рассказать, господин газетчик. Он всегда был настоящим патриотом, истинным сыном нашей Родины! Поверьте! Но та история его уничтожила и переменила…

– Его судьба мне вкратце известна, – закивал я, – но каким образом он и его боевые товарищи ступили на этот порочный и преступный путь? Как они начали грабить?

– Ох, это все их вера в себя, в то, что они могут вершить судьбы мира. – Сельма чуть покачала головой, ее взгляд затуманился, она вновь погрузилась в воспоминания. – Вы бы знали, какими они были – Генрих и его боевые друзья. Молодые, красивые, знаменитые! Барышни сходили по ним с ума, но их интересовала только слава страны, ее будущее. Какие великие прожекты они строили, но все были так наивны. Поэтому судьба их печальна и закономерна. Только брату повезло – выжил, но сломался. Исчез тот, кого я знала, а на его место пришел совсем другой человек – угрюмый, злой, без веры в сердце. Грешно говорить, но лучше бы и он тогда умер…

– Генриха, кажется, сослали?..

– Да, расстрел отменили, а через какое-то время и каторгу заменили обычной ссылкой. Я однажды навестила его там… он стал дикарем! Заросший бородой грубый человек. У него и жена там появилась, и даже детишки – погодки, сейчас им должно быть лет шестнадцать-семнадцать. Но после того моего визита мы больше не общались. Я не смогла…

– Отчего же?

– Он стал чужим. Он и его новая семья. Они простолюдины, но я бы никогда не побрезговала его выбором. Однако меня там воспринимали как пришлую. Словно я чужая стала и только они – его настоящая семья.

Я видел, что Сельма готова разрыдаться. Удивительно, как легко и просто она рассказывала о своих личных проблемах и переживаниях постороннему человеку. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – Сельма говорила сейчас не со мной, она говорила сама с собой. Высказывала вслух то, что скопилось за столько лет у нее в душе, и старалась понять причины произошедшего.

– А Кречетов? Что вы скажете о нем?

Сельма подняла на меня свои светлые глаза и чуть грустно улыбнулась.

– Когда-то я была влюблена в него до беспамятства. Судите сами: спаситель наследника, бравый офицер, друг моего брата – он часто бывал у нас в доме, как и мы у него. Генрих тогда повсюду таскал меня за собой – перезрелую деву около тридцати, с ветром в голове, которая никак не могла отыскать себе пару. Но однажды все переменилось. Генрих сообщил, что Дитмар обвинил Карла в трусости! Представляете! И вдобавок залепил ему пощечину. Благо наедине. Но и этого хватило. Карл подобного не простил бы никому…

Она, вероятно, сама не понимала, что говорила мне сейчас. За этот ее рассказ Сельма и сейчас бы легко получила пожизненную каторгу без права переписки, а то и лишилась языка, дабы не порочила имя императора. Нравы у нас хоть и стали изрядно либеральными, но не до такой степени, чтобы прощать клевету на первое лицо государства.