Зиновий Юрьев - Иск

— Интересная мысль, — неопределенно пробормотал я.

Мисс Дойчер подошла ко мне почти вплотную. Я хотел было отступить на шаг, но она положила руки мне на плечи, притянула мою голову к себе и быстро зашептала:

— Будьте осторожны. Все время начеку. Не давайте им ковыряться в вашей голове. Ни в коем случае не жалуйтесь, что вам грустно или вы подавлены. Они мигом вскроют вашу голову, и не успеете вы опомниться, как они всунут туда благодарность их паршивому фонду и стремление доносить на соседей. Вы меня понимаете? — Она сверлила меня своими красивыми серыми глазами, и в глазах этих жарко пылало безумие.

Она круто повернулась и молча вышла. Я стоял, не в силах прийти в себя. Безумная баба. А может, не так уж она безумна? Поймал же я себя на том, что испытываю симпатию к Венделу Люшесу и чуть было не сказал ему о микрофонах в доме Тони Баушера. Чепуха, нонсенс. И все-таки, все-таки… Надо держать себя в руках.

Вечером я позвонил Луизе. Душа моя, хоть и была она рукотворной и питалась от аккумулятора, трепетала от любви, нежности и волнения. Я не верил, что через несколько минут услышу ее голос. Это было бы чудом. Прошло всего две недели, но это были фантастические две недели, и они вырвали Луизу из моего будничного мира, лишили ее прозаической приземленности и превратили в икону, в мечту, в идеал.

И раньше мое отношение к Луизе было лишено брюзгливости, рождаемой скучным и однообразным течением совместной жизни. И раньше видеть ее было праздником, но теперь я думал о ней как о чуде, посланном судьбой в мой чересчур рациональный и плоский мир. Умом я понимал, что она далеко не самая красивая женщина в мире, не самая обаятельная, не самая нежная. Но все равно она была чудом, и я не сопротивлялся такому ее восприятию. Наоборот, я, наверное, всегда подсознательно жаждал чуда и ревниво оберегал его в своей душе от нападок будней.

— Алло, — послышался в трубке ее низкий, чуть ленивый голос.

— Здравствуйте, мисс Феликс, — сказал я, — с вами говорит один ваш знакомый…

Она молчала, и молчание, которым был наполнен весь тысячемильный провод, напряженно вибрировало.

— Лу, радость моя, — сказал я, стараясь, чтобы голос мой не слишком дрожал, — добрый вечер, это говорит Дэвид Сильвестр.

— Кто, кто?

— Лу, ты огорчаешь меня, маленькая бедная обезьянка, ты не узнаешь старых друзей.

«Маленькая обезьянка» была паролем. Я думаю, поклонники называли Луизу разными ласковыми именами, но вряд ли кто-нибудь из них пользовался маленькой обезьянкой. Луиза была не маленькой и меньше всего походила на обезьянку.

— О господи, Дэви, как я могла тебя не узнать сразу, — сказала Луиза и всхлипнула. Умница. Она всегда все понимала. Она не стала спрашивать, почему ее лысый Ники говорит молодым чужим голосом и выдает себя за какого-то Дэвида. — Как ты, Дэви, как ты, мой любимый дурачок? Все хорошо?

— Все хорошо, Лу, радость моя. Все так, как мы предполагали. Все хорошо. Как ты?

— Тоскую без тебя, Дэви. Как брошенная собака.

— Скоро мы увидимся.

— Когда? Когда?

— Меньше, чем через три месяца.

— Нет, не увидимся, — печально сказала Луиза.

— Почему? — испугался я.

— Потому что я не доживу.

— Лу…

— Потому что никто не спрашивает, как я спала, когда встала и что делала весь день. А я без этого уже не могу. Ты развратил меня вниманием. И знайте, Дэвид Сильвестр, особой благодарности за это я к вам не испытываю.

— Я буду тебе звонить.

— Часто? — подозрительно спросила она.

— Очень часто.

— Не знаю, не знаю, обещать, что доживу, не могу, но попробую…

— Лу, — сказал я, — я боялся, что что-то может измениться, но ничего не изменилось: я очень люблю тебя.

— И я тебя, Дэвид Сильвестр.

Я вдруг вспомнил, что наш разговор слушает сейчас, наверное, весь совет директоров фонда, но мне было все равно. Даже если бы сам покойный Калеб Людвиг дышал мне в затылок, я бы сказал Луизе то же самое.

— Целую тебя, Лу. Я буду звонить. Береги себя.

— И ты, Дэви, — голос ее дрогнул.

— До свидания, — печально пробормотал я.

— До встречи.

Я положил трубку. Я надеялся, что голос Луизы принесет мне какое-то успокоение, но тоска по ней лишь усилилась. Я неподвижно сидел в кресле, думая о том дне, когда она войдет в эту комнату и с недоумением уставится на молоденького манекена, который скажет ей «Лу» и уткнется искусственным носом в ее естественные волосы.

-Ник, — сказал Тони Баушер, — я хотел поговорить с тобой.

— Слушаю, — сказал я. — Выкладывай.

Мы медленно шли вдоль Ритрита, метрах в пятидесяти от крайних коттеджей. Кругом расстилалась каменистая охристая пустыня, и сколько видел глаз, она была совершенно голой: ни травинки, ни кустика. Солнце стояло почти в зените, но я не чувствовал жары. Неплохое они выбрали местечко для лагеря, подумал я. И любопытные сюда не доберутся, и иски не разбредутся. Вынужденные меры безопасности, как говорит мой друг, покровитель и благодетель мистер Вендел Люшес.

— Чего ж ты молчишь? — спросил я своего приятеля.

— Не знаю, — пожал он плечами. Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом. — Я вдруг засомневался…

— Во мне?

— Не обижайся, Ник. Видишь ли, ты здесь меньше трех месяцев, а я уже больше года, и я пережил период острой благодарности фонду и привязанности к своему ангелу-хранителю.

— Ты хочешь сказать…

— Я ж предупредил тебя: не обижайся. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да. Но мне не понадобился год, чтобы перебороть в себе желание лизнуть мистеру Люшесу руку. Но я понимаю тебя. Нечто подобное я и сам чувствовал. Так что можешь не бояться, что я тут же помчусь в совет директоров.

— Хочется тебе верить, — пробормотал Тони. — Понимаешь, когда тебя мучает какая-то мысль и ты боишься тех, кто тебя окружает…

— Но чего, собственно, бояться? Теперь, когда мы уже перешагнули порог страха…

Тони усмехнулся:

— Или ты еще не вышел из состояния эйфории, или ты просто ничего не замечаешь. Ритрит пронизан страхом.

— Страхом чего? Все страхи уже позади. Ведь мы увернулись от самого главного — от смерти.

— Не торопись. Иногда мне кажется, что страх вечен. Может быть, даже есть какой-то закон сохранения страха. Да, мы не боимся смерти, но страх остался. Страх, что те, кто властвуют над тобой, будут недовольны. Что ты вызовешь их гнев. Что тебя накажут. Или…

— Что значит «накажут»? И что значит «или»?

— Мы ведь бесправны. Мы юридически не существуем. Нас нет. Мы всего-навсего фантазия покойного Калеба Людвига. И если твой Люшес вдруг посчитал бы, что ты представляешь угрозу для него, для Ритрита, — что может помешать ему или совету решить твою судьбу как им будет угодно?