Виталий Гладкий - Ведьмак

В общем, когда я попал в суворовское училище, а потом и в разведку, с языками у меня проблем не было. Возможно, мама Ильза готовила меня к другой карьере и другой жизни, но так уж получилось, что судьба привела меня на военную стезю.

За рубеж я ездил спустя годы много раз, только под чужими фамилиями, а нередко совершал такие вояжи и тайком, чтобы проверить хваленые своей неприступностью натовские кордоны.

Снаружи мой дом неказист и смотрится как дряхлый дед, которому неудачно сделали пластическую операцию, именуемую по науке косметическим ремонтом. Понятное дело, наружный ремонт – это дело рук Зосимы.

А они у него весьма шаловливы. То есть, Зосима всю свою сознательную жизнь был таким же бездельником, как и я на пенсии. Он даже сумел обмануть бдительную советскую власть, прикидываясь то больным, то слегка не в себе.

В конце концов на него махнули рукой, и до самой перестройки Зосима только тем и занимался, что браконьерствовал в окрестных лесах и гнал самогон на продажу. А когда сменилась власть, то он вообще забил на всех болт и стал жить так, как подсказывала ему его вольная душа, и позволяли возможности.

И такой вот человек подрядился в мое отсутствие отремонтировать фасад моей «загородной виллы». Нет-нет, не за деньги, а чисто из добрых побуждений.

Короче говоря, теперь на мою хату, я думаю, даже ворона не сядет. Испугается. Подумает, что это или огородное пугало больших размеров, или ловушка.

Зосима понабивал на все сомнительные места бревенчатого фасада старую фанеру от посылочных ящиков, а чтобы было еще разнообразней и краше, добавил куски рубероида и даже жести.

В общем, снаружи моя недвижимость смотрелась как рубище пьяного бомжа и забулдыги. Сплошной поп-арт, мозаика сдвинутого по фазе художника. Ремонт казался последствием неудачной пластической операции, когда куски кожи никак не приживаются на покарябанном прожитыми годами лице.

Что касается забора и калитки, которых тоже коснулись «заботливые» руки Зосимы, то здесь наблюдался явный прогресс.

Забор стоял почти ровно, несмотря на изрядно подгнившие столбы, так как его подпирали две неокоренные жерди, а калитка, прежде висевшая всего лишь на одной полоске, вырезанной из куска прорезиненной транспортерной ленты, теперь была присобачена к стойке двумя большими навесами явно кустарного производства.

Наверное, Зосима оторвал их от заброшенного коровника, построенного, наверное, первыми коммунарами, – эдакого памятника колхозному строю, благополучно канувшему в историю.

Что ж, в этом случае он действительно здорово потрудился. Ведь от дома Зосимы до коровника, который грустно торчал на отшибе, как гнилой зуб, почерневший и полуразрушенный от времени, если даже топать напрямую, километра два.

Мы зашли внутрь – и я облегченно вздохнул. Похоже, бабка Дарья не разрешила Зосима хозяйничать на ее территории.

Все было чисто, чинно и благородно. Должен доложить, что внутри мое неказистое «бунгало» имеет вполне цивилизованный и даже современный вид.

Полы деревянные, шлифованные и лакированные, коврики небольшие, но натуральные, очень даже симпатичной расцветки, русская печь вся в изразцах «под старину», камин, туалет, ванная, отличная кухня с разнообразными кухонными принадлежностями, газовая плита с баллонами, отопление с помощью электрического котла, хорошая мягкая мебель, несколько недорогих картин на бревенчатых стенах, которые золотились, натертые какой-то мудреной смесью с приятным запахом воска и меда…

В общем, шик. Для такой глуши просто райское наслаждение. Нет только телефона (который, кстати, находится у Зосимы) и телевизора; но этот гнусный ящик, изливающий на своих почитателей тонны миазмов и эфирной грязи, мне и на хрен не нужен.

– Ну, чего молчишь? – поинтересовался Зосима.

– Наслаждаюсь.

– Дык, это, конечно. Мы тут с Дарьей старались…

– Намекаешь, что неплохо бы по случаю приезда?… – Я с многозначительным видом потер руки.

– Так ведь глухарь насухо не пойдет, – ухмыльнулся Зосима. – Застрянет в горле.

– И я такого же мнения. Помоги…

Мы быстро распаковали мой богатырский сидор, и я достал оттуда городскую закуску и целую батарею бутылок со спиртным. Надо же быть таким идиотом, чтобы тащить, изнемогая и едва не падая на четыре кости, всю эту отраву к черту на кулички…

«Отрава» оказалась очень даже ничего и в самый раз. Я знал, что у Зосимы полно самогона, притом отменного качества, настоянного на разных травках и кореньях, но по традиции, которую мы сами и разработали, первым угощение выставляю я, а затем уж и мой добрый друг.

Так что я точно знал, что мои труды были не напрасными.

Зосима, кроме глухаря, притащил соленых груздей, квашеной капусты и свежеиспеченный хлеб.

– Дарья как чувствовала, – сказал он, ломая хлеб на большие ломти (тут я неожиданно вспомнил Дейзика). – Испекла, в аккурат, к вечеру. Привет тебе передавала и низкий поклон.

– Спасибо. Ты, наверное, уже всем рассказал о моем приезде?

– Дык, разве шило в мешке утаишь? Ты тут у нас герой. Все тебя почитают, как Георгия Победоносца. Скажу по секрету – тока не выдай меня, ладно? – Дарья дернула у тебя твою фотокарточку (ты уж прости ее, старую дуру), поставила на иконостас и теперича молится на иконы, а заодно и на твое изображение. Совсем с ума съехала на старости лет.

– Не суди ее строго, – ответил я, весьма польщенный таким сравнением.

Георгий Победоносец! Это круто. Конечно, два года назад в окрестностях деревеньки шороху я наделал и впрямь многовато, но не до такой же степени, чтобы из меня сделали былинного богатыря и героя.

– Я что, я ничего… – Зосима степенно взял рюмку двумя пальцами. – Ну, значит, с приездом… хух!…

Рюмка размером с небольшой стакан показала дно с поразительной быстротой. Что значит большая практика…

Я постарался сильно от Зосимы не отстать, и спустя минуту мы уже налегали на запеченного в собственном соку глухаря, который с голодухи показался мне верхом кулинарного искусства.

Впрочем, я был недалек от истины. Когда на него находил стих, Зосима готовил дичь как первоклассный шеф-повар. У него был целый мешок разных приправ и кореньев, и конечный продукт выходил такой вкусности, что просто пальчики оближешь.

Но это случалось редко. Зосима в обычной жизни был неприхотлив, обходился малым и мог месяцами кормиться, как попало и чем придется.

И тем не мене такой режим питания и многочисленные невзгоды, выпавшие на его долю, на внешнем облике Зосимы отразились мало. В свои восемьдесят (кажется, восемьдесят; сколько ему точно стукнуло, я точно не знал, а сам Зосима на эту тему откровенничать не любил) он выглядел максимум на шестьдесят.