Виталий Гладкий - Ведьмак

– Не говори, кума, сама пятый раз замуж выхожу… Про то, что ушла, – ладно. А вот полатей действительно жалко. Я предполагаю, что овин был сложен из стволов сандалового дерева. Оно и сейчас дорогое до неприличия, а в старые времена ценилось едва не на вес золота. Это и вовсе чудеса. Как оно сюда попало, кто его привез? И вообще – зачем кому-то надо было ехать в лес со своими дровами? И ныне стройматериала кругом сколько хошь. А тогда леса и вовсе были дремучими, нетронутыми. У кого-нибудь остался хоть кусочек дерева из овина?

– Одни камни, – огорченно покривился Зосима. – Те, что с фундамента. Но они самые обычные. Таких по лесу хватает. Везде разбросаны.

– Понятное дело – ледник притащил. Но ты говорил, что ваши местные ловкачи использовали бревна из разобранного овина для постройки своих изб. Так?

– Так.

– И в чем тогда вопрос? Отщипнем кусочек, понюхаем, на зуб попробуем. Зачем? А ради интереса. Все-таки дело необычное. Думаю, что овин был святилищем какого-то древнего языческого бога.

– Не отщипнешь, – хмуро ответил Зосима. – Никак нельзя.

– Это почему? – спросил я с удивлением.

– А потому, что все избы, построенные из духмяных бревен, сгорели.

– Ни фига себе… В одночасье или как?

– Постепенно. А больше всего в войну. Немец, гад, словно укладывал бомбы по запаху. Все погибли.

– Древнее проклятие. – Я скупо улыбнулся. – Все как в кино. Сказочки для впечатлительных взрослых. А другие избы что, не горели?

– Считай, что вся деревня была разрушена. Осталось не более двух десятков не порушенных подворий. Почти как сейчас. Везде пепелища… Чижело было. В деревне одни бабы, мужики на фронтах сгинули, строить некому…

– Вот и я об этом. Во всем виновата война и фашисты. Чужеземное дерево тут ни при чем. Но если ты считаешь, что именно оно виновно в том, что избы сгорели, то тебе нужно было благодарить свою вторую жену.

– С какой стати?

– Не сожги она ценные полати с запахами лета, твоя изба тоже превратилась бы в дым.

– Я как-то об этом не подумал…

– А теперь, наверное, поздно.

– Ну да… Царствие ей небесное…

– Что же это за монах такой был? – задумчиво спросил я сам себя. – Я так думаю, что личность, за которой сам государь-император прислал своих гвардейцев, должна обязательно где-то засветиться на скрижалях истории. Ты не знаешь, как его звали?

– Не-а, – отрицательно покрутил головой Зосима. – А вот Кондратка знает.

– Что ты говоришь?

– Точно. У него есть целый талмуд. Там все написано – и про нашу деревню, и про Киндея, и про этого монаха. История… – Последнее слово Зосима сказал с большим почтением – наверное, к его глубинному смыслу и с оглядкой на прожитые годы.

– Интересно… Неплохо бы дернуть эту книжицу у Кондратки.

– Так он тебе и даст… – скептически ухмыльнулся Зосима. – Кондратка держится за нее, как черт за грешную душу, из рук не выпускает. Книжка старинная, я сам видел. С рисунками.

– Что-то я не заметил никакого древнего фолианта, когда он трескал нашу уху и пил нашу водку. Книжка у него что, невидимка?

– В кармане держит. Она небольшая.

– Тогда понятно. Значит, надо или по-доброму с ним потолковать на эту тему или книжечку слямзить на время, чтобы познакомиться с ее содержанием. Правда, для этого, как я теперь уже знаю, придется выставить Кондратке ведро водки, чтобы этот чемпион по метанию ушицы ухайдокался до отруба, но игра может стоит свеч.

– Зачем тебе монах?

– Думаю, что все дело в нем. Ведь недаром черноризец облюбовал избу Киндея. Нет, нет, все дело в таинственном монахе. Похоже, это был еще тот тип.

– Дык, это, изба Киндея просторная и стоит на отшибе. Для его делишек в самый раз.

– И то верно. Если бы не одно «но». Для команды черноризца изба маловата. А в нашем захолустье есть помещения, гораздо более приспособленные для проживания целого армейского взвода. Притом еще дальше от нескромных человеческих глаз. Что вполне соответствует запросам этой загадочной личности.

– Это ты говоришь о колхозном дворе? – догадался Зосима.

– Точно. Там места хватит для любых развлечений.

От колхозного двора осталась лишь одна конюшня. Ее крыша, конечно, прохудилась, но там имелись вполне пригодные для жилья подсобные помещения с печкой и даже полатями, на которых когда-то отдыхали скотники и сторожа.

Колхозный двор находился на самой, что ни есть, окраине, и стоял несколько в стороне даже от единственной дороги (совершенно отвратительной, кстати, функционирующей только в большую сушь и зимой, когда окрестные болота замерзают).

Два года назад подсобные помещения конюшни были отремонтированы – так сказать, по случаю – и с той поры там все оставалось в достаточно нормальном виде. На колхозном дворе тогда был разбит штаб оперативной группы ГРУ, которое занималось одним дельцем государственной важности; в него я нечаянно влез по самые уши и едва выкарабкался живым и здоровым.

Но про то ладно – дела давно минувших дней…

Благополучно переночевав, мы отправились в обратный путь. Так как теперь нам охота была по барабану, мы вышли из богатых дичью мест на более приемлемое для передвижения пространство – с редколесьем и сухой почвой – и взяли курс на деревеньку, до которой было километров десять.

Правда, в лесу они обычно растягиваются на все двадцать.

Мы топали по невысокой каменистой гряде (редкое явления в этих местах), за которой как раз и начиналась низменность, названная Пимкиным болотом. Деревья здесь росли не густо, травы почти не было, из фауны лишь чирикала какая-то пернатая мелюзга, да змеи иногда выползали погреться на солнышке.

Их было не так и много, но все ползучие гады почему-то всегда вызывали в моей душе сильное неприятие, а иногда и панический ужас (хотя я и старался преодолеть в себе этот комплекс). Даже после того, как преподаватели нашей спецучебки научили меня брать самых ядовитых пресмыкающихся голыми руками и готовить из них жаркое.

Это был самый паршивый момент во всей моей службе. Я запомнил его на всю оставшуюся жизнь. Поэтому при виде змей я испытываю, по меньшей мере, стойкое отвращение.

Даже когда я загибался в пустыне с голодухи и пил кровь осла, то и тогда мне почему-то совсем не хотелось попробовать шашлык из ползучих тварей, которые встречались по пути.

Мистика…

– Идут, – вдруг подал голос Зосима.

– Кто? – очнулся я от своих мыслей.

– Дык, эти…

Эти! Вся понятно.

– Где? – спросил я дрогнувшим голосом, невольно волнуясь.

– Вон там. Гляди левее, – указал Зосима.

Да, у Зосимы до сих пор глаз – алмаз. К старости он стал зорче орла, как это ни странно, и видит даже дальше, чем я.

Я посмотрел вдоль линии, которую мысленно провел параллельно указующему персту Зосимы, и увидел черные точки, рассыпанные по болоту. Они напоминали муравьев.