Виталий Гладкий - Ведьмак

С того времени я просто ненавижу черных котов. И вообще – если кот любой масти переходит мне дорогу, я разворачиваюсь и топаю в обратном направлении. В этом вопросе я суеверен как старая бабка.

– Зосима, ты как-то хвалился, что у тебя есть сильная лупа. Это правда?

– Дык, это, конечно.

У меня вдруг появился план дальнейших моих действий. Что значит подогреть мозги спиртным. Такие фантазии можно увидеть… Не зря народ творческий – поэты, художники и прочая – так любят прикладываться к бутылке. Кое-кого это здорово стимулирует.

Если, конечно, не потерять чувство меры…

– Дай мне на время.

– Зачем?

– Надо. Потом расскажу.

– Ну, если надо…

Зосима с явной неохотой выбрался из-за стола, взял фонарик и полез на чердак. Ковырялся он там минут десять. А когда спустился вниз, то был весь в пыли и паутине. В руках Зосима держал настоящее произведение искусства – большую старинную лупу в бронзовой, художественно выполненной оправе.

Лупа была изготовлена, судя по всему, даже не в двадцатом, а в девятнадцатом века. В этом у меня практически не было сомнений – на таких вещах под руководство Каролины я, что называется, собаку съел.

– Ух ты! – невольно вырвался у меня возглас восхищения. – Не будь я уверен, что эта лупа дорога тебе как память, то непременно выпросил бы ее в качестве подарка или купил.

– Точно. Память. От деда.

– Он что, какими-то опытами занимался? – спросил я удивленно.

– Ага… – Зосима криво ухмыльнулся. – Опытами. Дело, конечно, прошлое, но прошу тебя, не говори никому. Обещаешь?

– Мог бы и не спрашивать. Железно. Я не болтун.

– Дедка мой иногда выходил на большую дорогу с топором. Уж не знаю, загубил ли он чью-нибудь невинную душу или просто грабил, но эту лупу дед отнял у заезжего купца вместе с кошельком. Больно, говорил, понравилась. Красивая. Вот ты сейчас возьми ее и почисть – знаешь, как засверкает? Тут тебе на ручке и ангелочки, и цветы заморские, а по ободку надпись не по-нашему… и еще много чего.

– Да, вещь стоящая…

«И все-таки, надо будет выцыганить ее у Зосимы, – подумал я, рассматривая лупу. – Эту «память» он держит, черт знает где, а у меня лупа будет красоваться над камином, на самом видном месте. Блеск! Действительно, красивая вещь. Супер. Раритет, я бы сказал…»

– Пойду я. Надо бы поспать… – Я поднялся.

– Надо, – откликнулся Зосима. – Ночь выдалась больно беспокойная…

Он уже начал клевать носом. Устал, дед.

– Бывай… – Я пожал ему руку и вышел на улицу.

Уже почти рассвело. Небо на востоке было нежно-розовым с золотой каймой. Напоенный лесными ароматами воздух сам, без особых усилий, вливался в легкие – не то, что в городе.

В отличие от Зосимы, спать мне не хотелось. Меня сжигала изнутри жажда действий. Пора, наконец, показать кое-кому, что Иво Арсеньев имеет острые зубы и не совсем уж глупую башку. Пора!

Первым делом я зашел к старикам Коськиным – чтобы проверить свое предположение. Обычно они поднимались очень рано – вместе с первыми петухами. Поэтому я сильно удивился, когда увидел, что дед Никифор и баба Федора преспокойно дрыхнут без задних ног.

Я вошел в избу после того, как выстучал на двери все барабанные марши, которые только помнил со своей суворовской поры. Получив в ответ (когда прислушался) лишь богатырский храп, я отворил дверь и решительно переступил через порог.

Что изба не закрыта на замок, меня не удивило. Старики Коськины часто забывали это сделать. Я имею ввиду в ночное время. А днем у них вообще все было распахнуто настежь – кроме сломанной швейной машинки «Зингер», в избе ничего более ценного не наблюдалось.

Ну разве что переносной японский радиоприемник, подарок сына; но они таскали его с собой почти всегда и везде – чтобы не пропустить ни одной новости, как международной, так и в масштабах страны, области и района.

– Ау, дед! Проснись! – громко окликнул я деда Никифора. – Проснись, уже солнце встало!

Я знал, что он спит более чутко.

Никакой реакции. В ответ снова раздался лишь один храп. Не хило… Воистину у стариков Коськиных сон богатырский.

– Горим! Пожар! Спасайся, кто может! – заорал я, что было мочи, и затопал ногами.

Дед открыл глаза и сел. Посмотрев на меня каким-то шальным взглядом, он сказал:

– Возьми ведра в сенцах. Пожар надыть заливать сверху…

И снова брыкнул на подушку. Мать твою!… Что это с ними такое!? Я подошел вплотную к кровати и начал трясти деда за плечо:

– Дед, пора вставать! Ты меня слышишь?

– Слышу… – не очень внятно буркнул дед Никифор, но даже не шевельнулся.

– Так какого хрена!… – взорвался я. – Вставайте, вас обокрали!

– А, что? – подхватилась баба Федора. – Кого обокрали, где, когда?

– Церковь в райцентре, – брякнул я первое, что мне пришло в голову.

Наверное, потому, что недавно – нет, давно, в прошлой жизни, когда я еще был при жене – слышал подобную информацию по телевизору. Единственной моей мыслью тогда было следующее «Попадись мне эти воры-христопродавцы – собственноручно задушил бы».

– Да? – Баба Федора живенько встала на ровные ноги. – Надо к Дарье сбегать, рассказать.

– Деда поднимайте. С ним что-то не то.

– Ой, боженьки! – Бабка всплеснула руками. – Никифор, голубчик, ты чего!? Вставай, вставай, я сейчас кашку сварю… Ты меня слышишь? Людоньки, он помирает! Ой, мамочки, ой, Господи!…

Баба Федора запричитала так, что у меня в ушах звон пошел.

– Отставить! – гаркнул я, как заправский старорежимный унтер-офицер. – Живой он. И еще лет двадцать проживет. Нашатырь у вас есть?

– А как же… где-то здеси… – заметушилась бабка. – Вот! Нашла.

– Отлично.

Я намочил нашатырным спиртом какую-то тряпицу и ткнул ее прямо в нос храпящего деда.

Реакция на импровизированную «скорую помощь» превзошла все мои ожидания. Дед взбрыкнул, словно молодой жеребчик, резво соскочил с кровати и в одних подштанниках понесся на улицу. Я просто обалдел. Ни фига себе примочки…

Естественно, мы с бабкой в едином порыве ломанулись следом, едва не застряв в дверях. Может, дед сбрендил от нашатыря?

Картина, которая открылась нашим взглядам, была патриархально-обычной в деревенской глуши. Дед Никифор стоял под кустом бузины и с огромным наслаждением – со сладострастными стонами и довольным кряхтеньем – справлял малую нужду.

Да, видать деда здорово прижало…

Мы с бабкой потихоньку вернулись в избу. Спустя некоторое время к нам присоединился и дед Никифор. Когда он оделся (бабка спала в халате, в котором вышивала по деревне с утра до вечера), я спросил:

– Что это с вами?

– Голова болит, – ответил дед удивленно, щупая свою макушку. – Странно…

Еще как странно. Лицо деда было таким же бледным до синевы, как и у бабки Федоры, когда я увидел ее лежащей на своей постели.