Елизавета Дворецкая - Лань в чаще, кн. 1: Оружие скальда

– Да вы обе прямо как валькирии над полем битвы, кровью забрызганные! – Подъем праздника даже в кюне Асте пробудил полет воображения, обычно ей не свойственный. – Спорите, чей возлюбленный победит!

– Немного рановато именовать Торварда Рваную Щеку возлюбленным йомфру Вальборг! – съязвила Ингитора, но ей и самой уже стало смешно. В самом деле, баня – не самое подходящее место для споров о конунгах!

– Все вот ищут и подбирают мне жениха, а я говорю: я готова выйти за Торварда конунга, пусть он чудовище хуже Фафнира, но я готова быть его женой, лишь бы никто больше не говорил об этой войне! – с упрямой враждебностью ответила Вальборг, словно собиралась этим заявлением уязвить Ингитору.

– Девочка моя, ты сошла с ума! – Кюна Аста ахнула, всплеснула руками и стала делать над головой дочери оберегающие знаки.

После стычки с Вальборг настроение Ингиторы окончательно испортилось. В девичьей, куда она вернулась первой, было тихо, все служанки еще занимались делами в гриднице. На круглом очаге слабо тлел огонь, рыжие язычки пламени лениво перебегали по кучке углей. Этелахан, пришедшая вслед за ней, раскладывала постель йомфру Вальборг и напевала что-то на своем языке.

Ингитора одним ухом прислушивалась к журчанию мягких звуков непонятного языка, и они уносили ее куда-то далеко-далеко… Туда, где жила эта безумная дева по имени Мис, которая испила крови из ран своего убитого отца, а потом ушла скитаться по лесам и жила на деревьях, утратив человеческий облик…

– Про что ты поешь? – спросила Ингитора. – Не про Мис?

– Нет. – Этелахан смутилась, быстро огляделась, но увидела, что, кроме них, в девичьей никого нет, и продолжала: – Это я пела для мой отец, всегда когда был пир у нас в Лох-Глан. Это значит: «Когда ты пил пиво, твой лик похож на красное золото…» Ну, и еще такое все.

Этелахан вздохнула: она тоже устала за день, и ей не хотелось подбирать слова на чужом языке.

– Веселая песня! – Ингитора тоже вздохнула.

Ей было невесело. Дурные пророчества Вальборг напомнили ей все самые мрачные песни – о том, чем иной раз кончаются эти походы за славой:

Она старалась задуматься, понять, чем же грозит обернуться затеянное дело, но мысли ее сами собой сворачивали в сторону. Сегодня наступило лето, а значит, полгода, до следующей зимы, нельзя будет рассказывать саги. Ингитору это удручало: останется только сплетничать, но похождения хирдманов, служанок и даже знатных ярлов ее занимали гораздо меньше, чем те же самые события – встречи, любовь, ссоры – тех, кто давным-давно умер и перешел из повседневного в вечное.

Вот, например, Греттир Могучий. Ингитора с двенадцати лет была влюблена в его образ, хотя в жизни он, низкородный бродяга и преступник, никак не смог бы ей понравиться – но он был героем сказания, а значит, его рыжие волосы сияли пламенем молний. Стоял такой же тихий и прохладный вечер, как сейчас, когда Греттир пришел переночевать в усадьбу Песчаные Холмы… Он остался один в покое. До полуночи все было тихо, а потом раздался вдруг страшный шум, и со двора вошла огромная великанша. В руках у нее было корыто и большой нож…

В огне очага Ингитора ясно видела чужой полутемный дом – слабо дрожит пламя факела в железной скобе, и тени ходят по бревенчатым стенам, где из щелей свисают беловатые пряди сухого мха… Везде тихо-тихо, нигде не скрипнет доска лежанки, как будто весь дом ждет чего-то страшного, неотвратимо близкого… Ожидание сгущает тишину, становится нестерпимым… И вдруг за стеной раздаются тяжелые шаги, с грохотом отлетает дверь, и через порог шагает великанша. Она так огромна и сильна, что ее не сдержат никакие засовы, и дверной косяк ломается с треском, когда она задевает его плечом. Вот она поднимает свою уродливую голову, а во рту у нее торчат редкие длинные зубы, на лице страшное, дикое выражение – свирепый звериный голод и человеческий разум. Корыто у нее грубо вырублено – великаны не искусны в поделках, нож длиной в полтора локтя, а на лезвии возле рукоятки засохла давняя кровь…

Они яростно схватились и бились долго! Все лавки и лежанки в покое были переломаны. Великанша хотела вытащить Греттира наружу, да так что сломала перегородку, и вынесла Греттира в сени на спине. Никогда прежде он не встречался с нечистью такой огромной силы! Великанша подтащила Греттира к реке, к самому краю ущелья. Они бились там всю ночь. Греттир был уже чуть жив от усталости, но знал: либо он одолеет великаншу, либо она сбросит его в пропасть.

Дрожь обливала Ингитору с ног до головы, а душу наполняли ужас и восторг. Она сама находилась там, в темном покое и на обрыве, где сошлись в полночь Греттир и великанша. Они не видели ее, никакая опасность ей не грозила, но она, как свои, ощущала все их чувства: голодную ярость великанши и гнев Греттира, его уверенность в своей силе одолеть любую нечисть. Ах, как хорошо быть мужчиной, самым сильным и доблестным, знать, что во всем живом и неживом мире нет тебе достойного противника! И сейчас сама Ингитора была им.

Уже на самом краю ущелья Греттир изловчился, перебросил великаншу через себя и освободил правую руку. Ингитора не помнила слов, которыми об этом рассказывали: она видела все это, захватывающие образы как наяву разворачивались перед ее глазами. Теперь-то он сумел выхватить меч и отрубил руку великанше. А в это время наступил рассвет, и великанша окаменела. Греттир подумал, что вовремя вырвался из ее рук, а то остался бы заключенным в скалу. Там до сих пор виднеется эта скала. Ее так и называют – Скала Великанши. А Греттир и подумал: «Видно, неспроста она тащила меня под водопад. Надо бы посмотреть, что там такое?»

Ингитору терзало то же любопытство: а что там, под водопадом? Для кого великанша хотела сварить похлебку из человечины? Перед глазами Ингиторы было это ущелье с шумящим водопадом на краю, она замечала каждую мелочь, и пятна лишайника на камнях, и дерновые крыши усадьбы Песчаные Холмы в отдалении, где в смутном свете наступающего утра еще не виднелось дымков от очага. Видела она и Греттира, его широкое скуластое лицо, покрытое веснушками, с выпуклым упрямым лбом, мокрым от пота, усталые серые глаза. Он и не думал сейчас гордиться своим подвигом – на него напали, он отбился, только и всего. Да и вид у него не как у великого героя – скорее, бродяга после драки. Рубаха висит на нем клочьями, на сильных плечах видны кровоподтеки и синяки, рыжие волосы растрепаны. Ингитора слышала его тяжелое дыхание, как будто он был совсем близко. А рядом шумит водопад, шумит яростно и жадно, злится, что лишился жертвы. И маленькие холодные капли, как острые иголочки, колют разгоряченную кожу Греттира…