Джордж Мартин - Буря мечей. Том 1

– Ты уверен, что никогда не слышал эту сказку, Бран? – настаивал Жойен. – Твой лорд-отец тебе ее не рассказывал?

Бран потряс головой. Уже вечерело, и длинные тени ползли вниз по горам, проталкивая черные пальцы между соснами. «Если юноша с болот сумел побывать на Острове Ликов, то и я, может быть, сумею». Все сказки сходятся на том, что зеленые люди владеют волшебной силой. Может быть, они вернут ему способность ходить и даже сделают его рыцарем. «Сделали же они рыцарем юношу с болот, пусть всего на один день, – подумал он. – Мне хватило бы и дня».

Тюрьма была куда более теплой, чем полагается быть тюрьме.

Темнота, впрочем, соблюдалась. Сквозь старинную железную решетку проникал мигающий оранжевый свет от факела на внешней стене, но задняя половина камеры тонула во мраке. Сырость тоже присутствовала – иначе и быть не могло на острове вроде Драконьего Камня, который море окружает со всех сторон. И крысы здесь водились, как во всякой тюрьме, если не в большем числе.

Но на холод Давос не мог пожаловаться. В подземных каменных коридорах замка всегда тепло – Давос слышал, что чем ниже ты спускаешься, тем теплее становится. Он, насколько мог судить, находился довольно низко, и стена его камеры часто бывала теплой на ощупь. Быть может, старые сказки не лгут и замок в самом деле сложен из камней, добытых в преисподней.

Когда Давоса привели сюда, он был очень болен. Кашель, мучивший его со дня битвы, усилился, и лихорадка трясла его почем зря. На губах вздулись кровавые пузыри, и дрожь не проходила, хотя в темнице и было тепло. Давос думал, что долго не протянет и скоро умрет здесь, во мраке.

Но вскоре он понял, что заблуждался в этом, как и во многом другом. Ему смутно вспоминались мягкие руки, твердый голос и устремленный на него взгляд молодого мейстера Пилоса. Мейстер поил его горячим чесночным отваром и маковым молоком. Мак погружал Давоса в сон, и пока он спал, ему ставили пиявки, чтобы вытянуть дурную кровь. Так он, во всяком случае, предполагал по следам, которые находил у себя на руках, когда просыпался. Недолгое время спустя кашель прекратился, волдыри на губах пропали, а в отваре стали появляться кусочки белой рыбы, морковка и лук. В конце концов Давос почувствовал себя крепче, чем когда-либо с тех пор, как «Черная Бета» развалилась под ним, скинув его в реку.

Его охраняли попеременно двое тюремщиков. Один был коренастый, с могучими плечами и громадными сильными руками. Он всегда носил кожаный нагрудник с железными заклепками и раз в день приносил Давосу миску овсянки, порой подслащивая ее медом или добавляя немного молока. Другой тюремщик, постарше, был сутул и желт, с немытыми волосами и бугристой кожей. Он носил бархатный белый дублет с вышитым на груди золотой нитью кольцом из звезд. Дублет, слишком короткий и широкий для него, был к тому же грязным и рваным. Этот приносил мясо или рыбу, а однажды даже половину пирога с угрями. Это блюдо оказалось таким жирным, что Давос не удержал его в себе, но все равно, узникам такое нечасто перепадает.

В толстых стенах не было окон, и в темницу не проникали ни солнце, ни луна. День или ночь Давос различал только по тюремщикам. Они не разговаривали с ним, хотя и не были немыми – он знал это по отрывочным словам, которыми они порой перебрасывались при смене караула. Они даже имен своих ему не назвали, поэтому он сам придумал им имена, назвав коренастого Овсянкой, а сутулого Угрем. Он отличал день от ночи по пище, которую они ему приносили, и по смене факелов снаружи.

В темноте начинаешь чувствовать себя одиноким и тоскуешь по звуку человеческого голоса. Давос заговаривал с тюремщиками всякий раз, как они входили к нему – принести ему еду или вынести ведро с нечистотами. Он знал, что они останутся глухи к мольбам о свободе и милосердии, и просто задавал им вопросы, надеясь, что когда-нибудь они ответят. Что слышно о войне? Здоров ли король? Он спрашивал о своем сыне Деване, о принцессе Ширен, о Салладоре Саане. Какая теперь погода? Начались ли уже осенние штормы? Ходят ли еще корабли по Узкому морю?

О чем бы он ни спрашивал, они все равно не отвечали, хотя Овсянка иногда смотрел так, что Давосу казалось, будто он вот-вот заговорит. С Угрем даже и этого не случалось. «Я для него не человек, – думал Давос, – я камень, который ест, гадит и разговаривает». Со временем он решил, что Овсянка ему куда больше по душе. Тот по крайней мере признавал, что Давос живой, и в нем чувствовалась некая доброта. Давос подозревал, что он и крыс подкармливает, потому их и расплодилось так много. Однажды ему послышалось, что тюремщик разговаривает с ними, как с детьми, – или, может быть, просто приснилось.

«Уморить меня здесь точно не собираются, – понял он. – Им зачем-то нужно сохранить мне жизнь». Давосу не хотелось думать о том, что это может означать. Лорда Сангласса и сыновей сира Хуберта Рамбтона тоже некоторое время держали в темнице, чтобы потом сжечь их на костре. «Надо было броситься в море, – думал Давос, глядя на факел за прутьями решетки. – Или дать парусу пройти мимо и умереть на своей скале. Лучше бы меня пожрали крабы, чем огонь».

Однажды ночью, доедая свой ужин, он вдруг ощутил, как на него пахнуло жаром. Он посмотрел через решетку и увидел ее – в алом платье, с большим рубином на шее, с красными глазами, горящими столь же ярко, как освещающий ее факел.

– Мелисандра, – произнес он со спокойствием, которого не чувствовал.

– Луковый Рыцарь, – ответила она столь же спокойно, как будто они повстречались на лестнице или во дворе. – Как ваше здоровье?

– Лучше, чем прежде.

– Вы в чем-то нуждаетесь?

– Да. Мне нужны мой король и мой сын. – Он отставил миску и встал. – Вы пришли, чтобы сжечь меня?

Ее странные красные глаза разглядывали его сквозь прутья.

– Это плохое место, правда? Темное и скверное. Благое солнце и яркая луна не заглядывают сюда. Между вами и тьмой стоит только это, Луковый Рыцарь. – Она указала на факел. – Этот маленький огонь, этот дар Рглора. Может быть, мне его погасить?

– Нет. – Он подался к решетке. – Не надо. – Он просто не выдержит, если останется в полном мраке, в обществе одних только крыс.

Красная женщина искривила губы в улыбке.

– Я вижу, вы начинаете любить огонь.

– Мне нужен этот факел. – Давос сжал кулаки. «Не стану я ее умолять. Не стану».

– Я тоже как этот факел, сир Давос. Мы оба с ним орудия Рглора и созданы с единственной целью – разгонять тьму. Вы мне верите?

– Нет. – Пожалуй, надо было солгать и сказать ей то, что она хотела услышать, но Давос слишком привык говорить правду. – Вы сама порождаете тьму. Я видел это в подземелье Штормового Предела, когда вы разродились у меня на глазах.