Глен Кук - Тени сгущаются

Одноглазый не выдержал и разрыдался. Этот сундук был для него важнее всех превратностей судьбы, как прошлых, так настоящих и грядущих.

Гоблин начал издеваться над ним. Полетели искры. Лейтенант собрался было вмешаться, как вдруг чья-то голова просунулась в дверь:

– Вы, ребята, лучше поднимитесь на палубу да посмотрите!

И он исчез, не дав нам возможности выяснить, о чем речь.

Мы поспешили на главную палубу.

Корабль, подгоняемый течением и приливом, отплыл уже от порта на добрые две мили. Но отсветы черного замка освещали и нас, и Арчу примерно так же, как солнце сквозь дымку облаков. Замок был эпицентром огненного фонтана, залившего небо заревом на несколько миль. В пламени колыхалась громадная фигура. Губы ее шевелились. Медленные, протяжные слова эхом прокатились по порту:

– Ты сука, Ардат! Все-таки я правильно их разобрал. Фигура медленно, лениво подняла руку и указала на Черепичник.

– Им удалось затащить туда достаточно трупов! – прохрипел Гоблин. – Старый подлец выходит из могилы.

Все замерли, завороженные зрелищем. Я тоже замер, а в мозгу билась лишь одна мысль: повезло нам, что мы вовремя удрали! В тот момент я не способен был сочувствовать людям, которых мы оставили там. Я мог думать только о себе.

– Ой! – воскликнул кто-то еле слышно. – Смотрите туда!

На стене Черепичника образовался светящийся шар. Он быстро разбухал, переливаясь всеми цветами радуги. Выглядел он великолепно – точно громадная, медленно вращающаяся луна из цветного стекла. Достигнув не меньше двухсот ярдов в диаметре, он оторвался от Черепичника и поплыл по направлению к черному замку. Громадная фигура протянула руку, пытаясь заграбастать шар, но тщетно.

Я хихикнул.

– Что тут смешного, черт побери? – сердито спросил Лейтенант.

– Я просто представил себе, что должны испытывать, глядя на это, жители Арчи. Они никогда не сталкивались с колдовством.

А разноцветный стеклянный шар, крутясь, уплывал все дальше. На мгновение он повернулся к нам стороной, которую я прежде не разглядел. Сторона эта была лицом Госпожи. Ее огромные стеклянные глазищи вперились прямо в меня, прожигая насквозь.

– Я тебя не предавал, – невольно вырвалось у меня. – Это ты меня предала.

Клянусь всеми богами, между нами протянулась незримая ниточка. Что-то в ее глазах сказало мне, что она услышала и что обвинение больно задело ее. Потом шар повернулся, и больше я ее лица не видел.

Шар поплыл прямо в огненный фонтан и исчез. Мне почудилось, будто я снова слышу этот низкий голос, медленно выговаривающий слова:

– Ты попалась, Ардат!

– Эй! Смотрите сюда! – воскликнул чей-то голос, и мы повернулись к Черепичнику.

Над стеной, откуда Госпожа начала двигаться к своему супругу, вновь появился свет. Сначала я никак не мог понять, что происходит. Свет приближался к нам – мерцая, поднимаясь и опускаясь.

– Это ковер Госпожи, – знаками сказал Молчун. – Я видел его раньше.

– Но кто?..

В Черепичнике не осталось никого, кто умел управлять ковром. Все Взятые были у черного замка.

Ковер ускорил полет, перестав вихлять вверх-вниз и стремительно набирая скорость. Он приближался к нам, все быстрее и быстрее, одновременно опускаясь все ниже и ниже.

– Кто-то, не имеющий понятия о том, что он делает, – высказал предположение Одноглазый. – И он непременно убьется, если…

Ковер летел прямо на нас, футах в пятидесяти над водой. Корабль начал долгий поворот, огибая последний мыс перед выходом в море.

– Может, его послали, чтобы ударить по нам, – сказал я. – Как снаряд. Чтобы помешать нам удрать.

– Нет, – возразил Одноглазый. – Ковры слишком дороги. Их очень трудно сделать и сохранить. А у Госпожи он последний. Лишись она ковра – и ей придется топать домой ножками.

Ковер снизился до тридцати футов, вырастая на глазах, со свистом рассекая воздух. Скорость у него была по меньшей мере сто пятьдесят миль в час.

И вот он уже у нас над головами – рвет снасти, с треском натыкается на мачту и отлетает от удара на добрую половину мили. В воздухе разлетаются брызги. Ковер, как плоский камушек, подскакивает над водой, касается ее поверхности снова и с силой врезается в утес. Колдовская энергия, управляющая ковром, высвобождается фиолетовой вспышкой.

Никто из нас не вымолвил ни слова. Потому что, когда ковер порвал такелаж, мы мельком увидели лицо седока.

Капитан.

Кто знает, что было у него на уме? Хотел ли он присоединиться к нам? Может быть. Как мне представляется, он пошел на стену, намереваясь вывести ковер из строя, чтобы никто не смог отправиться на нем за нами в погоню. Возможно, он сам хотел броситься потом со стены и избежать таким образом допроса. А поскольку Капитан достаточно часто видел ковер в действии, то не удержался от искушения попробовать улететь на Нем. В общем, это неважно. Он достиг своего. Никто не сможет воспользоваться ковром, чтобы догнать нас. А ему самому не придется предстать перед Оком.

Но личной своей цели он не достиг. Капитан умер на севере.

Мы все переживали про себя его полет и гибель, а корабль тем временем двигался дальше, пока и Арча, и северная гряда не пропали за мысом. Над черным замком продолжал полыхать огонь, поднимаясь пламенными языками до самых звезд, но и он потускнел понемногу. Разгорающаяся заря поглощала его сияние. И когда над волнами прокатился исступленный вопль, означавший чье-то поражение, мы уже не смогли определить, кто же победил.

Впрочем, для нас это не имело значения. Нам не будет пощады ни от Госпожи, ни от ее восставшего из гроба мужа.

Корабль вышел в море и повернул на юг. Матросы с бранью заменяли снасти, порванные Капитаном. Мы же разбрелись молча по палубе, каждый наедине со своими мыслями. И только тогда меня объяла тревога за брошенных нами товарищей.

Мы отслужили по ним долгую двухдневную панихиду. Мы скорбели о каждом погибшем и в особенности о Капитане. Все уцелевшие, все до единого нашли для него слова хвалы и благодарности. Он был главой семьи, нашим патриархом, он был отцом каждому из нас.

Благодаря ясной погоде и попутным ветрам мы сравнительно быстро добрались до Медополя. Капитан корабля был доволен. Ему щедро заплатили за хлопоты, но, расставаясь с нами, он ничуть не старался скрыть свою радость. Пассажиры мы были, конечно, не лучшие. Одноглазый панически боялся моря, постоянно страдал от морской болезни и к тому же требовал, чтобы все вокруг страдали и боялись не меньше него. Они с Гоблином непрерывно задирались, несмотря на угрозы Лейтенанта бросить их обоих акулам. Сам Лейтенант был в таком скверном расположении духа, что они воспринимали его слова наполовину всерьез.