Елизавета Дворецкая - Ночь богов, кн. 1: Гроза над полем

– Я друг тебе, Доброслав Святомерович, – добавил Хвалислав, стараясь говорить твердо. – Хочу, чтобы между нашими родами дружба и мир были, а не вражда кровная. Я и не так еще тебе помогу. Я буду у отца войска просить. Сам приду к вам на помощь, если не со всем племенем угрян, так хоть с частью. Тут есть люди, которые вашу сторону держат, хоть и не так много их. Ты, главное, отцу скажи: я, его сын старший, вам друг.

– Старший у вас Лютомер, – возразил Доброслав.

– Он вообще вне рода! – с горячей яростью возразил Хвалислав. – Он – бойник. Волк! И он – оборотень! Я следом за ним старший, если не он князем угрянским будет, то я! И если будут у меня друзья и родня сильная, то оборотня я одолею. И тогда уж сам друзей моих не забуду. Я вам помогу, а вы мне.

– Я тебя понял. – Доброслав действительно понял, из каких соображений сын хвалиски явился нему ночью с этим разговором. – Как соберешь людей, приходи. Примем хорошо. Ты мне помог, я этого не забуду. Теперь скажи: твой отец нас охраняет? Выставил дозор за нами следить?

– Зачем? Не война ведь.

– Уходить надо, – сказал из темноты десятник Перемог, который, оказывается, находился достаточно близко, чтобы все слышать. – Прикончат нас здесь, княжич. Я тебе еще днем говорил. Они ведь тоже понимают…

– Собирайтесь! – решил Доброслав. – Ну, князь угрянский, я тебе это припомню!

Без суеты и шума десятники подняли людей. Шатры были сняты и свернуты. Вещи уложены в заплечные короба, оружие собрано.

– Иди вперед, – шепнул Доброслав, и Хвалис первым двинулся по тропе к отмели, где лежали ладьи.

Уже стояла ночь, Ратиславль спал, только звезды перемигивались высоко в ясном небе. Хвалис осторожно шел впереди. У Сологи залаяла собака, но под берегом темнела густая тень, никто не мог их здесь увидеть. Подумаешь, собака! Если кто из Ратиславичей и услышит лай, то подумает, что какие-то парочки в предвкушении Купалы никак не могут расстаться.

Однако с Хвалиса сошло семь холодных потов, пока оковцы сталкивали свои ладьи, грузили вещи и рассаживались. То, что он сделал, едва ли можно было назвать преступлением – он просто слегка поторопил события, вот и все. Но впервые в жизни он совершил некий важный поступок сам, по своему разумению, своей воле и ради своей собственной выгоды. Хоть его и не слишком любили в Ратиславле, он, как и каждый, привык ощущать себя неотделимой частью рода и по-другому жить не умел, как не умел почти никто в славянских землях. Но вот он совершил нечто, о чем родичам лучше не знать. По крайней мере пока. Ибо то будущее рода, которое задумал Хвалислав, идет вразрез с замыслами и намерениями всех Ратиславичей. И от этого внезапно нахлынувшего на него огромного, вселенского одиночества Хвалислав чувствовал себя как только что отлетевшая от тела душа. Все вокруг казалось Навным миром – черная тень под берегом, серебряная дорога реки, черные тени лодок и само высокое черно-синее небо с огромными, яркими, острым белым светом сияющими звездами.

Даже будущая княжеская власть сейчас казалась чем-то пустым, легковесным, незначащим и ненужным. Хвалислав чувствовал себя так, будто стоит один на высоком обрыве, и во всем мире нет никого, кто был бы ему близок, кто поможет, укроет, обогреет, наставит на ум… Ему вспоминалась только Галица – ее желтые и решительные глаза, ее шепот: «Ступай!», и казалось, что его ведет сама судьба.

– Иди домой и молчи, – на прощание приказал Доброслав Хвалису. – Я скажу отцу, кто нам помог. Но никому ни слова, чтобы твои ничего не знали.

– Я не скажу, – отозвался Хвалислав.

Он понимал, что Доброслав вовсе не заботится о его безопасности, а только хочет сохранить союзника.

Ему и в голову не приходило, что все время сборов Доброслав думал, не следует ли прихватить его с собой в качестве заложника. Но все же отказался от этой мысли: если сын хвалиски совершил все это сам, то для рода он, предатель, не представляет никакой ценности. Если же его все-таки подослал сам Вершина, задумав какое-то хитрое коварство, то наверняка выбрал из домочадцев наименее ценного, а значит, опять же толку от такого заложника не будет.

Случая узнать, как громко умеет причитать Замила, Доброславу, на его счастье, за эти дни не представилось, иначе он бы так не думал.

Хвалислав не знал об этих размышлениях, но понимал, что сделал только первый шаг. Впереди предстояло еще много трудностей, но, однажды вступив на дорогу, остается только идти по ней.

Две ладьи скользили по тихой ночной реке. Небо было ясным, светили звезды и почти полная луна, оковцы гребли, помогая течению, и ладьи быстро удалялись от Ратиславля.

Вдруг на темном берегу впереди мелькнул огонек. Мужчины в ладьях насторожились, на всякий случай приготовились взяться за оружие.

Издалека стала доноситься песня.

протяжно и неспешно выводили звонкие девичьи голоса.

Как видно, здесь еще задержались самые неутомимые гуляки из тех, кому не хватало терпения дождаться настоящей Купалы. Махнув рукой гребцам, Доброслав велел пристать и неслышно скользнул в воду у берега. Выбравшись на сухое, он, скрываясь за кустами, стал пробираться ближе к поляне.

неслось ему навстречу.

Прислушиваясь, Доброслав разобрал, что певиц три или четыре, не больше. Поначалу он хотел только вызнать, много ли здесь людей, смотрят ли они на реку и заметят ли проплывающие ладьи; а если заметят, то представляют ли опасность. Конечно, два десятка вооруженных и ко всему готовых оковцев прорвутся, но не хотелось, чтобы в Ратиславле их бегство заметили почти сразу. Доброслав рассчитывал, что время до утра у них есть, и надеялся далеко оторваться от вероятной погони.

Неслышно пробираясь через кусты, он подкрался к самой поляне. Костер горел ярко, хорошо освещая пространство вокруг. Людей тут сидело немного. Один парень помешивал в небольшим железном котелке, откуда доносился запах вареной рыбы, еще один сидел просто так, глядя на девушек.

Девушек оказалось три. Одна, маленькая ростом, худенькая, с рыжей косой, была одета только в некрашеную рубашку и происходила, судя по всему, из ближайшей веси. Узоров на поясе и рубахе разглядеть отсюда не получалось, но Доброслав сразу подумал, что она – сестра вон тому, что мешает в котелке. В их лицах замечалось нечто общее: не столько в чертах, сколько в выражении отпечаталось некое неуловимое единство, которое сразу отличает членов одного и того же рода.

Зато на двух других девушках его взгляд сразу остановился и задержался. Первая, пышнотелая, с длинной темно-русой косой, приходилась одной из старших дочерей князю Вершине, он встречал ее в Ратиславле. Вторая была Лютава, которую Доброслав только сегодня вечером видел на луговине, возле хороводов. Потом она вроде как пошла провожать Далянку до дома через лес – из Мешковичей та в этот раз пришла одна, – а теперь оказалась на этой поляне. Сейчас она сидела на бревне между сестрой и той, рыжей, помахивала прутиком и пела: