Хелег Харт - Двухголовая химера

Но самое интересное я почерпнул именно из записей Муалима. Записи в большинстве своём отражали его размышления – примерно в том же ключе, что и его монолог при нашей встрече. Каждое предложение казалось мне жёстким, сухим, безэмоциональным – как в каком-нибудь научном труде, где нет места ничему, кроме изложения фактов. Муалим пытался проникнуть мыслью в природу многих фундаментальных материй и понятий, упорно, скрупулёзно. И каждый раз, когда ему казалось, что он нащупал истину, я чувствовал его разочарование – оно едва не стекало со страниц уродливыми чёрными кляксами. Вселенная медленно, но верно становилась для некроманта слишком скучной.

Однако стоило где-то в строке мелькнуть имени Эл’Ленор, как всё менялось. Жёсткие и в некоторой степени даже мрачные формулировки сменялись теплотой и образностью. Муалим редко позволял себе ласковое слово – но каждое из них относилось к эльфийке. Он мог отклониться от темы и в отдельном абзаце описать какой-нибудь случай, связанный с Эл’Ленор – какой-нибудь пустяк, ничем не выделяющийся из рутины. Однако смысла в этих пустяках я углядел намного больше, чем в сложных многоуровневых рассуждениях, занимающих десятки страниц.

Меня удивил положительный возврат , потому что я не мог представить ситуации, благодаря которой он может возникнуть. А теперь я совершенно точно знал, почему это явление имело место именно в жилище вредного, озлобленного на весь мир некроманта.

Он просто до безумия любил свою женщину. Какой-то болезненной, без конца терзающей душу любовью. Оставаясь с ней, он словно наносил себе увечья, а после ещё желал новых: больнее, страшнее, уродливей. В этом самоистязании он видел смысл своей жизни – и был счастлив, страдая. А Эл’Ленор… Говоря о ней, некромант сразу становился необъективным, поэтому трудно судить, но она вроде бы отвечала ему взаимностью, хоть и не в такой чрезмерной форме. А положительный возврат – просто следствие того, что происходило между этими двумя.

Последняя запись в дневнике отличалась от остальных.

«Я готов. В нужный день, в нужный час. Нам пора уходить».

И дальше только чистота пустых строк.

Получилось, что даже такой неприятный человек, как Муалим Иль-Фарах смог породить нечто прекрасное.

А я? Я ведь тоже могу?

Бесконечный коридор встретил меня равнодушной пустотой. Каждый шаг по гранитному полу отдавался гулким эхом, которое, много раз отразившись от светящихся белых стен, терялось где-то в высоте, не в силах достичь потолка. Несмотря на яркий свет, коридор казался мрачным. Я чувствовал себя зажатым в исполинских белоснежных тисках.

Через равные промежутки, то на одной стене, то на другой висели картины – большие, в человеческий рост. Я долго шёл к первой, хотя казалось, что она совсем близко. Расстояние здесь словно измерялось временем – скорость шага никак не влияла на приближение картины. Лишь поняв это, я замедлился, хотя нетерпение так и толкало меня сорваться на бег.

Спешка здесь не имела ровным счётом никакого смысла. Галерея словно говорила мне: всему свой черёд.

Внутри резной деревянной рамы вместо полотна обнаружилась гигантская витрина, в которой, точно муха в янтаре, замерло пойманное мгновение. В нём Рэн, щурясь, тащил меня на себе из пещеры на дневной свет, а Кир, прикрывая глаза волосатой ручищей, шёл следом. Я был без чувств, смертельно бледен и похож на большую жутковатую куклу – свободная рука бессильно болталась, ноги волочились по земле. От уголка рта к подбородку тянулась засохшая струйка желтоватой слизи.

– Довольно жалкое зрелище, согласись, – сказало Отражение, становясь рядом со мной.

– Трудно спорить.

Двойник помолчал.

– Очень символичная картина. Не замечаешь?

Я не захотел отвечать.

– Тебя чуть живого выносят из тьмы заблуждений к свету прозрения, – продолжило Отражение. – Заблуждений, которые тебя едва не погубили. Всё ещё не видишь? Посмотри на себя. Ты беспомощен, почти уничтожен. Только чужие доброта и совесть сохранили тебе жизнь. А сам ты с готовностью пустил её ко дну.

– Да, да, – не выдержал я. – Ты был прав. Мне не следовало гнаться за прошлым. Но я всё равно должен был совершить эту ошибку, чтобы понять, что это ошибка. Так что не слишком-то задавайся.

Я, не глядя на собеседника, повернулся и пошёл дальше по коридору. Следующая деревянная рама поплыла мне навстречу. Двойник плёлся следом.

– И теперь ты на пути к следующей, – сказал он после долгого молчания.

– Намекаешь, что я зря хочу выручить Лину? – усмехнулся я. – Что мои доброта и совесть – ошибка? То есть меня пусть спасают, а я так же поступать не должен. Чудесный подход. Очень удобный. Следующий шаг какой? Ударить своего спасителя в спину?

– В конечном счёте твоя совесть ничего не будет значить, а доброта встанет камнем в горле, когда надо будет принять самое важное решение. Ни то, ни другое не ошибка само по себе. Ошибка возводить их в абсолют.

– И что, – вздохнул я, оборачиваясь, – вытащить девчонку из беды – слишком добрый поступок?

– Нет, – ехидно глядя мне в глаза, ответило Отражение. – Но ты ведь не только добротой при этом руководствуешься, не правда ли?

Я стиснул зубы. Двойник выдержал паузу и взглядом указал на стену – где как раз оказалась очередная витрина.

В ней, словно на выставке, стояла знакомая двухместная кровать. На ней, обнявшись, лежали тела Муалима и Эл’Ленор, а рядом мрачно возвышался посох с черепом. Только здесь, в витрине, всё выглядело ещё более реальным, чем когда мы с Рэном и Киром вторглись в дом некроманта и эльфийки. Здесь вечность и спокойствие буквально витали в воздухе, и кроме них не было больше ничего. Только пыль блестела в тонких солнечных лучах.

– Ты хочешь чего-то подобного, – сказал двойник. – Можешь ничего не говорить, я ведь в твоей голове как у себя дома. Это вторая твоя великая иллюзия. Первая была, что тебе не будет покоя, пока ты не знаешь о себе правды. Вторая – что ты сможешь прожить тихую спокойную жизнь и умереть счастливым. А на данный момент тебе для этого нужна Лина.

От этих слов у меня внутри что-то оборвалось. Забурлила ярость: что этот шут недоделанный опять сочиняет? Хочет вывести меня из себя? Или, как обычно, преподаёт какой-нибудь урок? Да ещё и с такой гнусной рожей, словно всё-то он знает! И почему нельзя просто взять и разбить ему эту самую рожу?

Я даже стиснул кулаки, но сдержался. Отвечать тоже не стал – просто смотрел на двойника, как в самое ненавистное на свете зеркало.

– Не переживай, – сказал он, не отводя взгляда, – я понимаю, что эту ошибку тебе тоже необходимо совершить. Иначе ты не поймёшь.