Стивен Эриксон - Падение Света

Раскрыв кожистые крылья, Скиллен взбил воздух, вздымая тучи ила и песка. Азатенай зметнулся вверх, поднимая себя быстрыми и резкими взмахами, и быстро заскользил вперед. Следы продолжились во дворе дома, выписывали как бы случайные узоры, временами пересекая мощеную дорожку… а вот и одинокая фигура на высоком крыльце — казалось, она отряхивается, вокруг плавают клубы пыли.

Скиллен пролетел над стеной и невесомо приземлился на дорожку. Слыша его, существо подняло голову, но лицо его осталось скрытым под тяжелым капюшоном из грубой шерсти.

— Скиллен Дро, не думал, что ты придешь на зов.

Не соизволив ответить, Скиллен повернулся к воротам. Течения Кривопутий сочились внутрь, но потоки энергии не тревожили ни одной песчинки, ни одной пылинки. Ощутив, как сила мгновенно опалила чешую на лбу, щеках и усеянном острыми как иглы зубами рыле, Скиллен снова обернулся к дому. Поток пронесся мимо, заплыл внутрь сквозь огромную раму двери, за спину сидящей на ступенях фигуры.

Мужчина в капюшоне вроде бы кивнул. — Знаю. Это тоже ответ. — Бледная рука указала на дом позади. — Градирни. Склады. Кажется, бездонные. Возможности вечно текут внутрь. Исчезая? Кто знает? Некоторые полагают, — продолжал он задумчиво, — что нужно избегать обособленности. Бежать исключительности. Отрываются и уничтожают личные пути. А река вздувается все сильнее. Скиллен, старый друг, что ты задумал?

— Рискованно, — начал Скиллен, посылая волну запахов и вкусов.

Сидящий вздохнул. — Воображаю. Все, что ты предлагаешь, послав ужасный поток… просто наполнит дом, как думаешь? Твоя манера говорить, протекая мимо меня, в нелепую деревянную дверь, твои слова… Ты не боишься, что они навечно просочатся в штукатурку и камни?

— К'рул. Почему здесь?

— Причины нет, — отвечал К'рул. — Точнее, у меня нет разумного довода. Видел следы? Зодчий нашел меня. Я же… исследовал. — Он чуть помолчал, а потом тон изменился, став более доверительным. — По большей части меня игнорировали. Но не в этот раз, не он. — К'рул махнул рукой. — Он затащил меня сюда. Ну, сначала во двор. Кажется, хотел бросить меня тут, или там, или вон там. Похоже, ни одно из мест его не удовлетворило. В конце концов он бросил меня на порог, сюда. Да, и просто пропал. — К'рул встал и отряхнул одежду. — Скиллен, мы могли бы беседовать с большим удобством, если ты сойдешь с дорожки. Кривопутья здесь особенно сильны.

Скиллен оглядел двор и отметил пятна — места, куда Зодчий швырял К'рула. Никакого видимого порядка в этой карте. Он шагнул с мощеной дорожки. — Что ждет внутри?

К'рул качнул головой, движение заставило капюшон сползти, показав худое, бледное лицо. — Думаю, что в остальных. Комнаты… кверху дном. Идешь по неровному потолку, путаные столбы и лестницы, ведущие вниз… или это верх? Бродить здесь — значит познать извращенные мысли. Искаженная перспектива может нести в себе послание, но мне оно недоступно.

Однако Скиллен едва ли расслышал эти слова, так потрясло его состояние К'рула. — Чем ты болен?

— А, ты уходил далеко и надолго. Неужели одиночество так утешительно? Прости за вопрос, Дро. Разумеется, есть покой в незнании, недеянии, неслышании и непоиске. Покой, то есть забывчивость к тем, что уже позабыты всеми. — К'рул с трудом улыбнулся. — Но я все же хочу знать: если ты был, то где? Если ты уже не там, почему?

— Я нашел мир, спорящий сам с собой. Иллюзия разумности, К'рул, штука на редкость горькая.

— Это нависающее надо мною тело… ты принял обличье тех… существ?

— Одной из пород. Я изображаю ассасина. Они утеряли тонкость. Воздвигли цивилизацию функций, механических целей. Стремятся объяснить всё, и потому не понимают ничего. Отвергают искусство, ведь искусство таится во множестве оттенков одного цвета. Они отвергли ценность здравого смысла во всём. Держатся одного цвета, одного оттенка. Рациональный рассудок может играть лишь в рациональные игры: это ловушка. Но я заметил, К'рул, вызов и иронию в их поклонении доказуемым истинам. — Он помедлил. — Они идут.

К'рул грубо засмеялся, словно рассекая воздух. — Помнишь, я говорил о возможностях? Что ж, я сделал из них дар. Или, скорее, дары. Магия, не требующая сделок с подобными тебе и мне. И моими дарами уже злоупотребляют.

Скиллен выжидал, удерживая в себе запахи и вкусы. В пролитой крови Азатенаев есть волшебство. К'рул почти осушил себя. Поступок, говорящий о неуравновешенности ума.

Мужчина напротив сделал непонятный жест и продолжил: — Эрастрас хочет узурпировать власть над дарами. — Он склонил голову набок, изучая Скиллена. — Нет. Власть — неточное слово. Позволь предложить другое, ты можешь лучше его понять в нынешнем состоянии. Он старается наложить свой вкус на мои дары, и таким образом на всё влиять. Скиллен, не думаю, что сумею ему помешать.

— Что еще?

— Старвальд Демелайн, — сказал К'рул. — Драконы возвращаются.

Скиллен Дро так и глазел на К'рула, пока тот не отвернулся. Потеря крови, столь большая и значимая, сломала что-то внутри этого мужчины. Мысль родила в Скиллене болезненное любопытство. — Я слышал твой зов, и вот я здесь. Ты мне больше нравился женщиной.

— Дни деторождения окончены. На время.

— Но не дни кровотечений.

К'рул кивнул. — Вопрос: кто найдет меня первым? Эрастрас или — коли она покажется из Старвальд Демелайна — Тиам? Скиллен Дро, мне нужен страж. Ты видишь мою уязвимость. Я не мог придумать никого другого — никого, столь твердо решившего держаться в стороне от забот нашего мира. Но что ты даешь мне? Всего одно признание. Где ты был? Где-то в ином месте. Что делал? Расставлял ловушки. Все же я спрошу снова, Скиллен.

— Я несу вину за драконов…

— Едва ли!

— …и не боюсь Эрастраса, как и любого другого Азатеная.

К'рул ответил насмешливым тоном: — Ну конечно.

Скиллен Дро промолчал.

К'рул качнул головой: — Прошу извинить, Скиллен. Но я должен рассказать, что он содеял.

Скиллен Дро тяжко вздохнул, передавая равнодушие. — Как хочешь.

— Ты защитишь меня?

— Да. Но знай, К'рул: я предпочитал тебя женщиной.

Началось это с разговора, легковесного обмена словами, а они залегли подобно семенам, проросли и созрели в умах тех, что впоследствии хвастались присутствием. Беседа, думал Ханако, проясняет нелепость всего последовавшего. Это проклятие Тел Акаев, ведь лишь молчание могло бы остановить нарастающий прилив множества событий, бесчисленных вещей, и те, что выжили, потрепанные, вольны оглядываться, кивая на знаки, отмечая ценные пророчества в случайных словах, летавших туда и обратно.

Однако молчание — редкий зверь среди Тел Акаев, и эта трагическая истина заставляет линию жизни целого народа дрожать от множества надрезов. Однажды, и довольно скоро, она лопнет. Он и его сородичи упадут, заходясь беспомощным смехом.