Стивен Эриксон - Врата Мертвого Дома

Лист грезит о древней войне — и здесь мы видим её итог. Иногда попадались и полуразвалившиеся платформы, каменные решётки выступали среди ветвей, которые прежде их оплетали, укрывая кости, словно пальцы каменной руки.

Когда закончилась война, выжившие пришли сюда, принесли товарищей, слишком разбитых, чтобы служить дальше, и сделали этот лес их вечным домом. Души т’лан имассов не могут прийти к Худу, не могут даже сбежать из темницы костей и иссохшей плоти. Таких созданий не хоронят — бесконечная подземная тьма не принесёт им мира. Лучше позволить им смотреть с высоких настилов друг на друга и на редкие караваны смертных, что идут по дороге…

Капрал Лист понимал это слишком ясно, видения открывали ему историю, которой лучше бы сгинуть в веках. Знание раздавило его — как и всех нас подавляет знание, полученное слишком великой ценой. Но я хочу большего!

Начали появляться каирны — груды камней, увенчанные тотемными черепами. « Это не могилы, — сказал Лист. — Это места древних битв, разных кланов, здесь яггуты останавливали своё бегство и отвечали ударом на удар ».

День уже угасал, когда колонна достигла последней высоты: широкий смешанный батолит, казалось, стряхнул с себя покров известняка, так что обнажилась порода цвета вина. Плоские безлесные прогалины украшали валуны, расположенные спиралями, эллипсами и коридорами. Кедры сменились соснами, а число окаменевших деревьев уменьшилось.

Дукер и Лист ехали в последней трети колонны, где раненых прикрывала потрёпанная пехота арьергарда. Когда последние повозки и немногочисленный скот преодолели подъём и вышли на ровную землю, солдаты быстро расположились на гряде, взводы рассыпались по удобным позициям и естественным укреплениям, которые позволяли контролировать подходы.

Лист остановил свою повозку и поставил тормоз, затем поднялся на козлах, потянулся и взглянул на Дукера беспокойными глазами.

— Лучшие точки обзора всё равно здесь, — заметил историк.

— Всегда тут были, — сказал капрал. — Если пойдём к голове колонны, найдём первую.

— Первую?

Кровь отлила от лица юноши, значит, его одолело новое видение — мир и время, увиденные нечеловеческими глазами. Миг спустя он задрожал, вытер пот со лба.

— Я покажу.

Они молча пошли вдоль притихшей колонны. Люди начали разбивать лагерь, но движения их казались деревянными, солдаты и беженцы двигались, будто машины. Никто даже не пытался ставить палатки — все просто бросали одеяла на землю. Дети сидели неподвижно и смотрели на взрослых глазами стариков и старух.

Лагеря виканцев выглядели не лучше. Не было спасения от произошедшего, от образов и картин, которые вновь и вновь безжалостно воскрешала память. Всякий слабый, земной жест привычной жизни разлетался вдребезги под весом знания.

Но был и гнев — раскалённый добела, глубоко скрытый в сердцах, словно под слоем торфа. Только он ещё мог гореть. Так мы и движемся, день за днём, бьёмся во всех битвах — внутренних и внешних — с несгибаемой яростью и решимостью. Все мы оказались там, где живёт теперь Сон, в месте, лишённом рациональной мысли, в мире, утратившем всякую связность.

Когда Дукер и Лист добрались до авангарда, они увидели выразительную сцену. Колтейн, Бальт и капитан Сон стояли перед выстроившейся в десяти шагах от них неровной шеренгой последних выживших инженеров.

Кулак повернулся к новоприбывшим:

— Ага, хорошо. Я бы хотел, чтобы ты стал этому свидетелем, историк.

— Что я пропустил?

Бальт ухмыльнулся.

— Ничего. Мы только совершили чудное чудо — собрали в одном месте сапёров: ты-то, наверное, думаешь, что битвы с Камистом Релоем были кошмарной тактической задачей. Но вот они — смотрят так, будто их в западню заманили или что похуже.

— А заманили, дядя?

Ухмылка командора стала шире.

— Может быть.

Колтейн шагнул к строю солдат.

— Знаки отличия и жесты признания всегда звучат пустыми — это я знаю, но что мне ещё остаётся? Вожди трёх кланов пришли ко мне, чтобы просить разрешения официально принять вас всех в свои кланы. Возможно, вы не знаете, что скрывается за такой беспрецедентной просьбой… хотя, судя по лицам, знаете. Я почувствовал, что должен ответить от вашего имени, ибо знаю вас, солдат, лучше, чем большинство виканцев, в том числе — лучше этих вождей. В итоге они покорно отозвали свои прошения.

Он долго молчал.

— Тем не менее, — наконец продолжил Колтейн, — я бы хотел, чтобы вы знали — этим они хотели оказать вам честь.

Ах, Колтейн, даже ты не слишком хорошо понимаешь этих солдат. Хмурый вид вроде бы выказывает неодобрение, даже презрение, но послушай — ты когда-нибудь видел, чтобы они улыбались?

— Потому в моём распоряжении остаются лишь традиции Малазанской империи. На переправе было довольно свидетелей, которые во всех деталях живописали ваши свершения, и среди всех вас, включая павших товарищей, естественное руководство одного было замечено снова и снова. Без него в тот день мы потерпели бы истинное поражение.

Сапёры не двигались и продолжали хмуриться ещё сильнее.

Колтейн подошёл к одному из инженеров. Дукер его хорошо помнил — приземистый, лысый, невероятно уродливый сапёр, глаза, как щёлочки, нос приплюснутый. Он с вызовом носил части доспехов, в которых Дукер опознал униформу командоров армии Апокалипсиса, впрочем, шлем у пояса мог бы украсить собой любую антикварную лавку Даруджистана. Другой предмет у пояса сапёра историк поначалу даже не узнал и лишь миг спустя сообразил, что смотрит на помятые остатки щита: две усиленные ручки за искорёженным бронзовым умбоном. Большой чернёный арбалет за плечом был так густо заплетён веточками, сучками и листвой, что казалось, будто солдат таскает с собой куст.

— Думаю, пришло время тебя повысить, — сказал Колтейн. — Ты отныне сержант, солдат.

Тот ничего не сказал, но сощурился так, что щёлки глаз стали почти невидимыми.

— Думаю, уместно отдать честь, — прорычал Бальт.

Один из сапёров кашлянул и нервно дёрнул себя за ус.

Капитан Сон подскочил к нему.

— Тебе есть что сказать, солдат?

— Да так, мелочь, — пробормотал инженер.

— Говори уже!

Солдат пожал плечами.

— Так выходит… в общем, он ещё две минуты назад был капитаном. Кулак его только что разжаловал. Это ж капитан Глазок. Командовал инженерным корпусом. До сих пор.

Наконец заговорил сам Глазок:

— И раз уж я теперь сержант, предлагаю капитаном сделать вот кого! — Он вытянул руку и ухватил женщину рядом за ухо, чтобы подтащить поближе. — Вот эта у меня была сержантом. Звать её Промашка.

Колтейн ещё некоторое время просто смотрел на него, затем обернулся и посмотрел в глаза Дукера с таким весельем, что безмерная усталость историка вспыхнула и исчезла. Кулак пытался сохранить серьёзную гримасу, да и сам Дукер прикусил губу, чтобы не расхохотаться. Судя по лицу Сна, капитан испытывал те же трудности, но подмигнул историку и одними губами произнёс два слова: « Ловкость рук» .