Гай Кей - Гобелены Фьонавара

— Я слышал это от Кинуин и Кернана очень давно, — сказал Флидис, его низкий голос прорывался сквозь вой ветра. — Даже андаинов еще не существовало во Фьонаваре, когда этот мир появился в ткани времени, первый из миров Ткача. Нитей светлых альвов еще не было на его Станке, и гномов тоже, и высоких людей из-за моря, и людей к востоку от гор и на выжженных солнцем землях к югу от Катала.

Боги и Богини там были и получили свои имена и свою силу из милостивых рук Ткача. В лесах водились звери, а леса тогда были обширными; в озерах, в реках и в просторном море плавали рыбы, а в еще более просторном небе летали птицы. И еще в небе летала Дикая Охота, а в лесах и долинах, по рекам и горным склонам бродили параико в те годы юности мира и давали имена всему, что видели.

Параико бродили днем, а Охота отдыхала, но по ночам, когда всходила луна, Оуин, семь королей и ребенок поднимались в звездное небо и охотились на зверей в лесах и на равнинах до рассвета, наполняя ночь дикой, ужасной красотой своих криков и пением охотничьих рожков.

— Почему? — не смог удержаться от вопроса Брендель. — Ты знаешь, почему, лесной дух? Знаешь, почему Ткач вплел в Гобелен их страсть к убийству?

— Кто может знать замыслы Ткача? — мрачно спросил Флидис. — Но вот что мне рассказал Кернан, повелитель зверей: Охота была выткана в ткани Гобелена для того, чтобы быть дикой, непредсказуемой в полном смысле этого слова, чтобы заложить неподконтрольную нить ради свободы тех Детей, которые придут после. И таким образом Ткач наложил ограничение на самого себя, чтобы даже он, сидящий у Ткацкого Станка Миров, не мог заранее предсказать и создать в точности то, чему суждено сбыться. У нас, тех, кто пришел позже, андаинов, Детей Богов, светлых альвов, гномов и всех человеческих рас, у нас есть какой-то выбор, некоторая свобода строить свою судьбу благодаря этой произвольной нити Оуина и его охотников, вплетающейся поочередно в основу, а потом и ткань Гобелена, то появляясь, то исчезая. Они здесь именно для того, как однажды ночью, очень давно, объяснил мне Кернан, чтобы быть непредсказуемыми, чтобы вмешиваться в замыслы Ткача. Чтобы быть произвольным фактором и таким образом позволить нам существовать.

Он замолчал, потому что зеленые глаза Джиневры оторвались от моря и снова обратились к нему, и было в них нечто такое, что сковало его язык.

— Это слово Кернана? — спросила она. — Произвольный?

Он напряженно вспоминал, так как выражение ее лица требовало подумать хорошенько, а это было так давно.

— Да, — наконец ответил он, понимая, что это важно, но не понимая, почему. — Он сказал именно так, госпожа. Ткач соткал Охоту и отпустил их на свободу, чтобы мы, в свою очередь, могли получить нашу собственную свободу благодаря им. Добро и зло, Свет и Тьма, они есть во всех мирах Гобелена, потому что нить Оуина и королей, которые следуют за ребенком, тянется через небо.

Она теперь отвернулась от моря и смотрела на него. Он не мог прочесть выражения ее глаз; он никогда не умел читать их выражение. Она сказала:

— И поэтому, из-за Охоты, стало возможным появление Ракота Могрима.

Это не был вопрос. Она проникла в самую глубинную, самую печальную часть этой истории. Он ответил теми словами, которые услышал когда-то от Кинуин и Кернана, единственными словами, которые можно было сказать в ответ:

— Он — та цена, которую мы платим.

Помолчав, немного громче, чем раньше, из-за сильного ветра, он прибавил:

— Он находится вне ткани Гобелена. Из-за того, что Охота свободна, неподвластна никому, сам Станок потерял священную неприкосновенность; он перестал быть всем. Поэтому Могрим сумел прийти извне, из вневременья, из-за стен Ночи, которые окружают всех нас, остальных, даже Богов, и войти во Фьонавар, а значит — во все миры. Он здесь, но не является частью Гобелена; он никогда не сделал ничего, что привязало бы его к Гобелену, и поэтому не может умереть, даже если вся ткань Гобелена на Станке рассыплется и все нити будут утрачены.

Эту часть истории Брендель уже знал, хоть и не знал, как это все началось. С болью в сердце он смотрел на сидящую рядом с ними женщину и сумел прочесть одну из ее мыслей. Он не был мудрее, чем Флидис, он даже не знал ее так давно, как он, но он настроил свою душу на служение ей с той самой ночи, когда она находилась под его защитой, а ее похитили. Он сказал:

— Дженнифер, если все это правда, если Ткач установил ограничение на собственную власть определять наши судьбы, то отсюда следует — наверняка должно следовать, — что приговор Воина может быть отменен.

Эта мысль зародилась у нее самой, как намек, как зернышко света во тьме, окружавшей ее. Она смотрела на него без улыбки, не решаясь на улыбку, но черты ее лица смягчились, и голос дрогнул, отчего у него защемило сердце.

— Знаю, — сказала она. — Я думала об этом. О, друг мой, неужели это возможно? Я почувствовала разницу, когда впервые увидела его, это правда! Здесь не было никого, кто был Ланселотом, так же как я была Джиневрой, кто бы помнил мою историю. Я ему это говорила. На этот раз нас здесь только двое.

Он увидел на ее лице розовый отсвет, намек на румянец, исчезнувший с тех пор, как «Придуин» подняла паруса. Он, казалось, вернул ее обратно, во всей ее красоте, из мира статуй и икон в мир живых женщин, способных любить и смеющих надеяться.

Было бы лучше, гораздо лучше, думал альв с горечью позже той ночью, когда не мог уснуть, если бы она никогда не позволяла себе так открывать свою душу.

— Продолжать? — спросил Флидис с некоторым высокомерием, свойственным искусному рассказчику.

— Пожалуйста, — мягко пробормотала она, снова поворачиваясь к нему. Но потом, когда он снова начал рассказ, она опять не отрывала глаз от моря. И, сидя так, она слушала его повествование о том, как Охота потеряла ребенка, всадника Иселен, в ту ночь, когда они передвинули луну. Она пыталась внимательно слушать переливы его низкого голоса, доносящегося с порывами ветра. О том, как Коннла, самый могучий из параико, согласился наложить заклятие, которое заставило бы Охоту отправиться на покой до тех пор, пока не родится еще один ребенок, который сможет пойти вместе с ними по Самому Долгому Пути — Пути, который вьется между мирами и звездами.

Однако как она ни старалась, но не могла совладать со своими мыслями, потому что объяснение андаина проникло в ее душу, и не только так, как понял Брендель. Этот вопрос о произвольности, о подаренном Ткачом своим детям выборе, привносил в ткань судьбы Артура возможность искупления, о которой она никогда прежде не позволяла себе мечтать. Но было и нечто большее в том, что сказал Флидис. Нечто такое, что выходило за рамки их собственной долгой трагедии во всех ее повторениях, и этого не заметил светлый альв, а Флидис ничего об этом не знал.