Р. Скотт Бэккер - Око Судии

— Телли обнаружила его во время незапланированного осмотра новых рабов, — сказал он. Голос его был таким глубоким и звучным, что стер из памяти звук всех прочих голосов. Широким жестом он указал вниз за перила, туда, где находилась железная конструкция…

Там он и висел, шпион оборотень, нагой, в позе, напоминающей кругораспятие.

Его черные конечности, лоснящиеся от пота, выгибались под железными браслетами, обхватывающими все тело — запястья, локти, плечи, поясницу. Даже полностью обездвиженный, он словно кипел, словно непроизвольно пробовавший найти различные точки опоры рычага. По ржавому скрежету и скрипу металлической конструкции можно было оценить его зловещую силу. Мускулы сплетались, словно клубок змей.

В голову ему воткнули золотую булавку, что, согласно таинственным закономерностям нейропунктуры, заставляло существо разжать лицо. На месте лица у него шевелились жующие пальцы. Они хватали воздух, как умирающий краб. Некоторые из них заканчивались одной губой, на других росло дряблое веко, отвисшая ноздря, кусок кустистой брови. Из мясистой плоти в тени пальцев горели вытаращенные глаза. На оголенных деснах блестели зубы.

Эсменет стиснула челюсти, сдерживая поднимающуюся в горло желчь. Даже спустя столько лет что-то в этих тварях, какая-то несообразность основам пробирала ее до самых внутренностей. Она держала у себя в комнатах череп одного такого существа, как напоминание об опасности, которая угрожает ей и ее семье. Над переносицей, там, где у человека находились глаза, зияла большая дыра. По краю дыры находились углубления для каждого подобия пальца. А сами пальцы, которым один мастер придал подобие их естественного положения, складывались причудливой композицией: некоторые из них изгибались и переплетались на лбу, другие сложными фигурами нависали над глазами, ртом и носом. Каждое утро она бросала взгляд на этот череп — и чувствовала, что не столько боится, сколько убеждается все больше и больше.

Он давно стал для нее одной из причин терпеть своего мужа.

И вот теперь еще один, покрытый блестящей плотью. Одно из самых смертоносных орудий Консульта. Шпион-оборотень. Ее живое оправдание. Угроза, которая извиняла ее жестокость.

— Чернокожий? — повернулась она к Майтанету. — Нам раньше доводилось ловить сатьоти?

— Это первый, — ответил святейший шрайя и кивнул на Телиону. — Думаю, что это своего рода проверка.

— Допустимое предположение, — сказала Телиопа резким и холодным голосом. — Если бы порог обнаружимости не был достигнут, проверка могла бы оказаться успешной. Консульту известно, что несущественные различия между внешними свойствами тканей лица и костной структурой могли бы сделать этого шпиона необнаружимым. Тем самым объяснялись бы те семьсот тридцать три дня, которые истекли с момента их последней попытки проникновения во дворец.

Эсменет кивнула. Ее слишком обескураживали пустые и всезнающие глаза дочери, чтобы разбираться в этих выкладках.

Она взглянула на мальчиков. Кельмомас, стоя на цыпочках, смотрел вниз со смесью восторга и сомнения, словно прикидывая, похоже ли это существо на плоды его дикой фантазии. Самармас отпустил руку лорда Санкаса и встал рядом с братом у перил. Он смотрел вниз, закрывшись пальцами и чуть отвернув голову. Казалось, что это две копии одного и того же ребенка, один мудрый, а другой обделенный разумом, один из нынешнего времени, а другой из древности, словно история повторила себя. Кельмомас вдруг обернулся и посмотрел ей в глаза: все-таки во многих мелких проявлениях он оставался сыном своего отца — и это ее беспокоило.

— Как тебе? — спросила она, выжав из себя улыбку.

— Страшный.

— Да. Страшный.

Словно восприняв эти слова как разрешение, Самармас обхватил ее руками за талию и заревел. Она прижала его щеку к своему животу и принялась вполголоса утешать его. Когда она подняла глаза, то увидела, что Финерса и Имхайлас пристально следят за ней. Когда Телиопа была рядом, ей не было нужды опасаться их намерений, но все равно, во взглядах у них всегда таился злой умысел.

Или похоть, что то же самое.

— Что прикажете, ваша милость? — спросил Финерса.

Без Келлхуса они не смогут ничего выведать у этого существа. У шпионов-оборотней не было души, колдовским заклинаниям Вем-Митрити нечего было себе подчинять. А пытки только… возбуждали их.

— Звоните в Гонг, — устало, но твердо сказала Эсменет. — Надо, чтобы люди не забыли.

— Мудрое решение, — одобрительно кивнул Майтанет.

Все в молчании посмотрели на чудовище, словно стараясь запечатлеть в памяти его вид. Скольких бы шпионов-оборотней она ни видела, они продолжали пугать ее своим извращенным, не поддающимся разумению обликом.

Имхайлас откашлялся.

— Прикажете, чтобы я приготовил все для вашего присутствия, ваше великолепие?

— Да, — рассеянно ответила она. — Разумеется.

Людям необходимо напоминать не только о том, что им угрожает, им надо напоминать и о порядке, который помогает им уцелеть. Они должны помнить, кто поддерживает порядок.

Кто тут тиран.

Она крепко прижала Самармаса, провела ему рукой по волосам, ощутив под пальцами его голову, мягкую и теплую, как у котенка. Маленькое существо. Такое беззащитное. Она кинула взгляд на Кельмомаса — он уже присел на корточки, прижавшись лицом к каменным балясинам, чтобы лучше рассмотреть судорожно хватающее воздух чудище.

Хотя Эсменет было больно, она знала свой долг. Знала, что сказал бы Келлхус… От одного того лишь, что в них течет его кровь, им предстоит жизнь, полная смертельной опасности. Ради собственного спасения, им надо стать беспощадными… такими, какой не удалось стать ей.

— Для моего присутствия и для моих детей.

— Ты думаешь о вчерашнем чтении, — сказал святейший шрайя Тысячи Храмов.

Вернув близнецов Порси, Эсменет отправилась с деверем в долгий путь к заднему входу дворца, где ожидали его телохранители и карета. С тех пор как Келлхус повел Священное воинство в поход против Сакарпа, это стало своего рода традицией. Должность Майтанета не только сделала его равным ей по политическому и общественному положению. Беседы с ним успокаивали Эсменет — и даже придавали ей сил. Он был мудр, и хотя и не столь проницателен, как Келлхус, но мудрость его всегда казалась более… человеческой.

И, разумеется, благодаря родству, он был ее самым близким союзником.

— О том, с чего Нел-Сарипал начал поэму, — ответила Эсменет, задумчиво скользя взглядом по фигурам, вырезанным на мраморе стен. — Те первые слова… «Момемн — сжатый кулак в нашей груди, сердце, яростно бьющее…» — Она подняла глаза и посмотрела на его суровый профиль. — Что ты о них думаешь?