Сергей Лукьяненко - Близится утро

И я протянул руку, разрывая веревку, державшую Искупителя. Веревку, завязанную им самим, слишком поздно понявшим свою ошибку.

Не сумевшим вовремя понять, что за Слово было ему дано.

Я очнулся и понял, что лежу, уткнувшись лицом в песок. Во рту было сухо и солоно, глаза болели, кожа покрылась мурашками.

Господи… как стыдно.

Впасть в экзальтацию, потерять сознание…

Я встал и посмотрел в небо.

Небо смотрело на меня.

Осторожно и тихо, чтобы никого не разбудить, я вошел обратно в храм.

Все спали. Никого из них не пробудил мой крик.

Тихо, по-детски, пробормотал что-то Маркус. Мальчик, решившийся взять на себя груз Искупителя.

Хелен вздохнула во сне. Тихо, жалобно. Девочка, когда-то решившаяся творить свою судьбу.

Застонал Антуан. Старик, превративший свою жизнь в нерассказанные людям притчи.

Покойно и крепко спал Арнольд, офицер Стражи, поверивший, что совесть – выше закона.

Беспокойно метался Йенс, преступивший монах, узнавший, что любовь – выше запретов.

Укутался с головой в одеяло Жерар, получивший Слово, но испугавшийся поверить в свою силу.

Бормотал что-то на неведомом мне наречии Петер, способный понять любой язык человеческий.

Металась Луиза, в служении другим – сердцем победившая слабый и вздорный разум.

Сжав челюсти в устрашающей гримасе, спал Луи, безраздельно отдавший свою жизнь служению.

Грустно улыбался во сне Жан, умевший спасать чужие жизни, но не научившийся защищать свою.

Насмешливо смотрел полуоткрытыми глазами Авром-Бер, мечтавший увидеть нового мессию.

Подозрительно хмурился Фарид, шпион, веривший в то, что даже у Бога есть враг.

Сердце мое было полно жалости.

Я сел рядом с Маркусом. Погладил его по голове. И шепнул:

– Проснись, мальчик. Проснись и пойми. Реши, кем станешь, мальчик.

Маркус открыл глаза. Нахмурился и спросил:

– Битва еще не началась?

Мне было горько, будто я вновь ощутил на губах ту соль. Но я ответил просто:

– Она всегда идет, мальчик.

Когда две армии сошлись у дороги, ведущей к храму, мы стояли на откосе. Медленно, под барабанный бой и пение свирелей, шагали Серые Жилеты. Впереди, перед строем, отважно шагали мальчишки: барабанщики и флейтисты. Я знал, что в последний миг они юркнут под стену щитов, но знал и то, что успеют не все.

Беспощадной колючей стеной маршировали руссийские гренадеры, дети суровых снегов и жарких степей, не боящиеся ни смерти, ни жизни, верные лишь Хану и государыням. Выли гнутые медные горны в руках трубачей, будоражащим кровь набатом звенели походные колокола.

Они не договорились. Конечно же. Мир не делится на части.

Мир нужен весь и сразу.

И всем.

– Маркус… – сказала Хелен.

Я посмотрел на мальчика, но тот стоял, гордо вскинув голову, будто не в плен его брать пришли тысячи воинов, а торжественным парадом собрались пройти перед будущим владыкой мира.

– Маркус? – повторила Хелен.

– Еще не время, – тихо ответил Маркус.

– Но…

– Должна пролиться кровь, – сказал Маркус. С болью и печалью. – Должен быть знак…

Его словно бы услышали.

Я не слышал свиста стрелы. Не видел ее полета. А может быть, это был свинцовый плевок пулевика. Или всего лишь предательский камешек попал под ногу руссийского полководца, что шагал впереди строя, столь же беззащитный и гордый, как легионерские мальчики.

Руссийский военачальник качнулся и упал.

И гренадеры ускорили шаг, стремясь своими телами закрыть полководца.

Передний ряд преторианцев присел – поверх их голов заклубился сизый пороховой дымок.

И Маркус, решивший дать миру счастье, протянул руки вперед.

Я знал, что губы его сейчас шевелятся, произнося странные звуки, а пальцы плетут причудливую вязь. Он произносит Слово.

Слово той Силы, которую мне никогда не постичь.

Утро потемнело. Смялась китайская конная лава, дрогнули Серые Жилеты, лишь руссийские гренадеры упрямо шагали вперед, ни на что не глядя и ничему не веря.

Небо наполнилось блестящей темной пылью.

Небо пролилось железным дождем.

Кривой кинжал упал с небес, ударив Арнольда по уху, отсекая мочку. Офицер заорал, хватаясь за окровавленную щеку.

Все, что тысячи лет пряталось на Слове, сейчас вновь являлось миру.

У ног Луизы возникла тяжелая мотыга.

Антуан удивленно вскрикнул – под ноги его падали древние свитки.

Чудесная картина в простой раме возникла прямо перед Жераром – в пустоте над обрывом. Лишь миг я видел эту дивную картину – где Искупитель сидел в окружении двенадцати апостолов, не деля их на верных и неверных. Картина упала вниз.

Железный дождь колотил по нам. Стальная крупка, драгоценное железо, падало с небес, будто простая вода!

Ломались ряды Серых Жилетов. Медленно, неуверенно, останавливали свой шаг руссийские гренадеры.

По щиколотку в железе пыли мы стояли на обрыве. Все стихло – лишь металась в воздухе ржавая пыль, затмевая солнце, заставляя слезиться глаза.

Медленно, очень медленно, все взгляды обратились вверх, к Маркусу на обрыве.

И нескладный мальчик, стоящий в окружении своих спутников, простер руку, будто благословляя своих врагов.

До нас долетел слитный железный лязг.

На сверкающем стальном поле преклоняли колени и падали ниц воины двух армий.

Те, кого не убило насмерть падающее железо.

Маркус взмахнул рукой. И обернулся – сияющий, торжествующий. Победитель. Владыка. Царь мира сего.

– Пойдемте? – вовсе не приказал, а всего лишь спросил он. – Я смог. Все. Пойдемте?

Я смотрел на него, я смотрел на друзей моих, и жалость, равной которой не было в мире, сжимала мое сердце.

Арнольд отнял от лица ладонь, будто больше его не тревожила боль. Подобрал и засунул за пояс кинжал. Я заметил, как дрогнула его рука, на миг повиснув над устилающим землю железом. Потерявшим отныне цену.

– Медлить нельзя, – вдруг сказал Жерар. – Веди же нас, Искупитель.

Слово было произнесено.

Искупитель.

Я смотрел в их лица, полные обожания и любви, надежды и веры, готовности нести в мир радость – и разве не заслужили они это право?

– Прощайте, – сказал я.

Нет, в их взглядах были не только жалость и осуждение. Еще и облегчение – чуть-чуть. Никто не хотел стать тем единственным, кто предаст Искупителя.

Только Маркус смотрел с истинной печалью. Он подошел ко мне, протянул руку:

– Идем, Ильмар. Прошу тебя, идем со мной.

Он и впрямь этого хотел.

– Нет, Марк. Прости, но дальше нам не по пути, – сказал я, задыхаясь от горечи, от нестерпимого желания остаться с друзьями, от боли, которую приносил им.

– Все-таки ты, – сказал Маркус.

Я смолчал. И тогда Жерар, почтительно и вместе с тем крепко взяв Маркуса за плечо, потянул к себе. Вопросительно посмотрел на меня, и я покачал головой.