Дэн Симмонс - Илион

– Вы с Харманом понимаете друг друга с полуслова, – заметила она. – А я нет. Что за важные дела?

Собиратель бабочек неуютно поежился; говорить на эту тему не хотелось.

– Даэман?

По ее тону он догадался: девушка не уйдет, пока не добьется ответа, а подниматься самому со скамейки сил уже не было.

– Есть такое место – Иерусалим, – с неохотой начал мужчина. – По ночам там светится большой голубой луч. В нем заключены люди Сейви. Много, девять с лишним тысяч евреев, что бы сие странное слово ни означало.

Ада недоуменно изогнула брови. Даэмана осенило: она же ничего не слышала об их путешествии. Люди еще только пытались возродить изящное искусство рассказа. Истории помогали скрасить вечера, заполненные мерцанием свечей и мытьем грязной посуды.

– Прежде чем война, обещанная Одиссеем, докатится сюда, – негромко, но твердо произнес обитатель Парижского Кратера, – прежде чем у меня не останется другого выбора, кроме как ввязаться в неведомую битву, я спасу всех этих людей из дурацкого луча.

– Как? – только и промолвила девушка.

Кузен залился искренним смехом, которому тоже научился совсем недавно:

– Будь я проклят, если знаю.

Он с трудом поднялся на ноги, качнулся, позволил Аде поддержать себя, и они пошли бок о бок вверх по зеленому холму. Хотя до ужина оставался ровно час, ученики Одиссея уже зажигали свечи на столе под старым дубом. Собиратель бабочек припомнил: сегодня его очередь помогать на кухне. Кстати, какое там готовится блюдо?

«Салат, надеюсь. Он легче…»

– Даэман? – Ада вдруг остановилась и испытующе посмотрела на мужчину.

Тот прямо ответил на ее взгляд, понимая, что эта девушка никогда не разлюбит Хармана, и почему-то от души радуясь за них обоих. Может, стоило винить страшную усталость и раны, однако прославленного ловеласа больше не тянуло переспать с каждой встречной красавицей. Впрочем, много ли он их повстречал за последние дни?

– Даэман, как тебе это удалось?

– Что удалось? – переспросил он.

– Убить Калибана.

– Не уверен, что он мертв, – покачал головой мужчина.

– Но ты побил его, – почти сердито заспорила кузина.

– У меня было секретное оружие, – усмехнулся собеседник.

«А ведь это чистая правда», – внезапно дошло до него.

– Какое?

Длинные вечерние тени мягко ложились на пологий склон. Небосвод казался покойным и ясным, но Даэман отчетливо видел темные тучи, что сгущались на горизонте за спиной девушки.

– Ярость, – проговорил он наконец. – Просто ярость.

Недели через три после начала этой последней войны, призванной – без дураков! – положить конец всем войнам, я кручу диск своего старого медальона и телепортируюсь на противоположную сторону мира. Найтенгельзер ожидает возвращения друга, а я люблю держать слово, когда это возможно. Из полночной Илионской долины, где в одной из новых ставок-бомбоубежищ совещаются уцелевшие военачальники Ахиллеса, Томас Хокенберри, почти не думая – тем более что вскоре любые квит-перемещения навеки отойдут в историю – мгновенно переносится на холмы доисторической Северной Америки. Боже, как непривычно: в глаза бьет ослепительный свет, а под ногами стелется мягкая трава. В окрестностях Илиона ее почти не осталось, а на кровавых марсианских равнинах и подавно.

Спускаюсь по склону к реке и бреду к лесу, наслаждаясь сиянием и мирной тишиной здешнего утра. Никаких взрывов, предсмертных воплей, боевых кличей, конского ржания, не надо поминутно ждать появления свирепых Олимпийцев. Сперва я еще беспокоюсь по поводу индейцев, но потом разражаюсь хохотом. Подумаешь! Конечно, непробиваемые доспехи остались в прошлом, Шлем Аида и вибрас тоже исчезли, однако латы из бронзы и твердопласта проверены в жестоких сечах и на деле доказали свою надежность. К тому же на поясе качается меч, за плечами лук, и я прекрасно знаю, как ими пользоваться. Правда, если налечу на Патрокла, если тот каким-либо образом вооружился и если до сих пор не подобрел – а на окаянного ахейца это не очень-то похоже, – я бы не торопился ставить свои деньги против Менетида.

Плевать. Как говорит Ахиллес, а может, центурион-лидер Меп Эхуу, кишка тонка – славы не жди.

– Эй, Найтенгельзер! – ору я. – Кейт!

Звать приходится долго. И лишь через час я обнаруживаю коллегу, случайно наткнувшись на поселение индейцев на опушке, в полумиле от того места, куда квитнулся поначалу. Шесть незатейливых вигвамов, построенных из веток, листвы и, кажется, дерна, окружают яркий бивачный костер. При моем появлении оглушительно лают псы, женщины визжат и подхватывают на руки малышей, а шестеро коренных американцев метят в нежданного гостя из луков.

У меня собственный кедровый лук, изготовленный искусными мастерами в далеком Аргосе, и собственноручно сделанные стрелы не уступают ему по красоте. Молниеносным, отработанным движением извлекаю оружие и нацеливаюсь на противников, готовый уложить всех, пока их глупо заточенные палочки будут отскакивать от моих доспехов. Главное, чтобы не попали в лицо или в глаз. Или в глотку. Или…

Бывший схолиаст Найтенгельзер, одетый в такую же звериную шкуру, что и стройные индейцы, расталкивает их и громко, отрывисто кричит. Воины хмуро опускают луки. Осторожно следую их примеру.

Кейт ковыляет ко мне.

– Чума тебя возьми, Хокенберри, какого дьявола ты тут делаешь?

– Э-э-э… Спасаю тебя, а что?

– Ладно, не шевелись.

Он снова обращается к мужчинам на непонятном наречии, после чего добавляет на классическом греческом:

– И пожалуйста, подождите, не подавайте пока жареную собаку. Я на минутку.

Он берет меня за локоть и уводит к реке, подальше от поселения.

– Греческий? – спрашиваю я. – Жареная собака?

– У них слишком примитивный язык, – отмахивается коллега, игнорируя второй вопрос. – Без стакана и не разберешь. Проще было выучить их всех нормальной речи.

Я хохочу во все горло: мне вдруг представляются археологи далекого будущего, которые обнаружат при раскопках доисторического поселка в Индиане осколки посуды с изображениями эпизодов Троянской войны. Вот бы взглянуть на их лица!

– Что смешного? – интересуется Найтенгельзер.

– Да так…

Присаживаемся на жесткие камни у реки, начинаем беседу.

– Как там война? – спрашивает Кейт.

Он почти избавился от лишнего веса и, кстати, выглядит совершенно здоровым и довольным жизнью. А я ощущаю себя и, должно быть, смотрюсь усталым и угрюмым.

– Смотря какая война. У нас уже новая.

Немногословный, как всегда, Найтенгельзер всего лишь вопросительно поднимает бровь.

Вкратце рассказываю о последних событиях. Кое-какие подробности приходится опускать: уж очень не хочется биться в рыданиях на глазах у старого приятеля-схолиаста. Тот невозмутимо слушает несколько минут, после чего произносит: