Фрэнк Херберт - Бог-Император Дюны

— Значит, тот факт, что я не посоветовался с тобой до…

— Наконец-то до тебя дошло, Монео. Когда к власти стремятся ничтожные души, они сперва разрушают ту веру в самих себя, которая имеется у других.

Для Монео эти слова прозвучали уничтожающе. Он уловил в них и обвинение и признание вины. Он ощутил, как ускользает из его рук то устрашающее, но бесконечно желанное, что он прочувствовал. Он попытался найти слова, чтобы вернуть это, но ничего не приходило на ум. Может, если он спросит Бога-Императора…

— Владыка, если бы Ты только мог поделиться со мной своими мыслями по поводу…

— Мои мысли, произнесенные, исчезают!

Лито грозным взором поглядел на Монео. Как же странно посажены глаза мажордома над ястребиным Атридесовским носом — лицо строгого ритма, а глаза вольного стиха. Слышит ли Монео это ритмическое биение пульса: «Молки идет! Молки идет! Молки идет!?»

Монео хотелось закричать от муки. То, что он ощущал прежде, все ушло! Он поднес обе руки ко рту.

— Твое мироздание — это песочные часы, — обвинил его Лито. — Почему ты стараешься направить песок вспять?

Монео опустил грудь и вздохнул.

— Желаешь ли ты услышать о приготовлениях к свадьбе, Владыка?

— Не надоедай мне! Где Хви?

— Рыбословши готовят ее для…

— Советовался ты с ней насчет приготовлений?

— Да, Владыка.

— Она их одобрила?

— Да, Владыка, но она обвинила меня в том, что меня больше интересует количество деятельности, чем ее качество.

— Разве это не прекрасно, Монео? Она заметила смуту среди Рыбословш?

— По-моему, да, Владыка.

— Их смущает мысль о моем браке.

— Вот почему я отослал этого Данкана прочь, Владыка.

— Ну разумеется поэтому, а Сиону — с ним, для того, чтобы…

— Владыка, я знаю, ты ее испытал, и она…

— Она ощущает Золотую Тропу также глубоко, как и ты, Монео.

— Тогда почему же я страшусь ее, Владыка?

— Потому что ты ставишь рассудок превыше всего.

— Мой рассудок не говорит мне о причинах моего страха!

Лито улыбнулся. Словно в дутые кости играешь внутри бесконечного шара. Эмоции Монео — чудесный спектакль, театр только для нынешней сцены. Насколько же близко он подошел к краю, даже не заметив этого!

— Монео, почему ты настойчиво стремишься рвать кусочки от бесконечности! — спросил Лито. — Когда ты видишь полный спектр, разве тебе хочется, чтобы одного цвета была в нем больше всех остальных?

— Владыка, я Тебя не понимаю!

Лито закрыл глаза. Он слышал этот крик уже бессчетное количество раз. Лица сливались до того, что становились неразличимы. Он открыл глаза, стирая возникавшие перед его мысленным взором образы.

— Пока будет жив хоть один человек, чтобы их видеть, цвета не превратятся в одномерные трупы, даже если, Монео, умрешь сам.

— Как это понимать, Владыка?

— Непрерывность, отсутствие конца, Золотая Тропа.

— Но Ты видишь то, чего не видим мы, Владыка!

— Потому что ты отказываешься!

Монео поник подбородком на грудь.

— Владыка, я знаю, в своем развитии Ты выше всех нас. Вот почему мы Тебе поклоняемся и…

— Черт тебя побери, Монео!

Монео рывком вскинул голову и в ужасе воззрился на Лито.

— Цивилизации рушатся, когда их силы превосходят их религии! — сказал Лито. — Почему ты этого не видишь? Хви это видит.

— Она икшианка, Владыка. Может быть, она…

— Она Рыбословша! Она была ей от рождения. Она рождена, чтобы служить мне. Нет! — Монео попробовал заговорить и Лито поднял одну из своих крохотных ручонок. — Рыбословши встревожены, потому что я называл их моими невестами, а теперь они видят чужую, непрошедшую Сиайнок, но все же лучше их самих.

— Как это может быть, когда твои Рыбо…

— Что это ты говоришь? Каждый из нас является в этот мир, уже зная, кто он таков и что ему предназначено делать.

Монео открыл рот — и закрыл его, ничего не произнеся.

— Малые дети знают, — сказал Лито. — Лишь после того, как взрослые запутают их, дети начинают прятать свое знание даже от самих себя. Монео! Раскрой самого себя!

— Владыка, я не могу! — эти слова с усилием вырвались из Монео. Он трепетал от муки. — У меня нет Твоих сил, Твоего всеведения…

— Достаточно!

Монео умолк. Его всего трясло.

Лито заговорил с ним успокаивающе.

— Все в порядке, Монео. Я попросил от тебя слишком много, и теперь мне понятно твое утомление.

Дрожь Монео понемногу унялась. Он задышал глубокими жадными вдохами.

Лито сказал:

— В нашем свадебном обряде Свободных нужно кое-что изменить.

Мы воспользуемся не водяными кольцами моей сестры Ганимы, а водяными кольцами моей матери.

— Кольца госпожи Чани, Владыка? Но где ее кольца?

Лито перекрутился своей тушей на тележке и указал на пересечение двух пещерообразных ответвлений слева от себя, где тусклым светом были освещены самые первые погребальные ниши Атридесов на Арракисе.

— В ее гробнице, в первой нише. Ты извлечешь эти кольца, Монео, и принесешь их на церемонию.

Монео поглядел через сумрачное расстояние подземелья.

— Владыка… не будет ли святотатством…

— Ты забываешь Монео, кто во мне живет, — и дальше, голосом Чани. — С моими водяными кольцами я могу делать что хочу!

Монео оробел.

— Да, Владыка, я доставлю их в деревню Табор, когда…

— В деревню Табор? — своим обычным голосом вопросил Лито. — Но я передумал. Моя свадьба состоится в деревне Туоно!

При первом же близком взгляде на деревню Туоно Айдахо остановился в омерзении. И ЭТО — обиталище Свободных?

Отряд Рыбословш увез их из Твердыни на рассвете. Айдахо и Сиона забрались в большой орнитоптер, сопровождали его два сторожевых корабля поменьше. Летели они медленно, и полет занял почти три часа. Они приземлились почти в километре от деревни возле плоского круглого ангара из пластикового камня, отделенного от деревни старыми дюнами, чью форму удерживали посадки бедной травы и несколько жестких кустарников. Пока они шли на посадку, стена позади деревни, казалось, становилась все выше и выше, а деревня словно съеживалась перед такой безмерностью.

— Музейным Свободным вообще не позволено мараться внепланетными технологиями, — объяснила им Найла, когда эскорт запер топтеры в низком ангаре. Одна из Рыбословш уже рысцой припустила к Туоно, сообщить об их прибытии. На протяжении почти всего полета Сиона безмолвствовала, но ее устремленный на Найлу изучающий взгляд был полон скрытой напряженности.