Фрэнк Герберт - Дюна

– У-у меня теперь новый, – пробормотал Гурни. – Он с Чусука – чудесный инструмент, звучит, как подлинный Варота, правда, подписи на нем нет. Я склонен полагать, что это работа одного из учеников Вароты, который… – Он умолк. – Но что это я, миледи! Что я могу сказать?! Вот мы болтаем о…

– Вовсе не болтаем, Гурни, – возразил Пауль, подошел к матери и встал, глядя в лицо Гурни. – Это не болтовня, а то, что приносит радость друзьям. И я прошу тебя – сыграй нам. Планы битвы могут и подождать немного. Все равно до завтра мы не выступим.

– Я… я сейчас принесу балисет, – заторопился Гурни. – Он там, в коридоре. – Он выскочил в коридор, только занавески взметнулись.

Пауль коснулся руки матери, ощутил, как она дрожит.

– Уже все, мама, – сказал он.

Она, не поворачивая головы, искоса взглянула на него:

– Все?..

– Ну да. Гурни…

– Гурни?.. Ах… да. – Она опустила глаза.

С шорохом разошлись занавеси – вернулся Гурни с балисетом. Не глядя в глаза Паулю и Джессике, он принялся настраивать инструмент. Драпировки глушили эхо, и балисет звучал негромко и задушевно, даже интимно.

Пауль усадил мать на подушки, она откинулась на толстые драпировки. Его внезапно поразило, что она выглядит сильно состарившейся – Пустыня превратила ее кожу в пергамент, проложила морщины в уголках залитых синевой глаз.

Как она устала , подумал он. Мы должны как-то облегчить ее ношу.

Гурни взял аккорд…

Пауль глянул на него:

– Извини, Гурни, мне надо кое-что срочно сделать. Подожди здесь…

Гурни кивнул. Он был уже где-то далеко, может быть, под ласковым небом Каладана, а на горизонте кучерявились тучки, обещая дождь…

Пауль заставил себя повернуться, вышел в боковой проход, отбросив тяжелые занавеси. За его спиной Гурни начал мелодию, и Пауль помедлил немного, слушая приглушенную песню.

Из-за угла появился курьер-федайкин. Его капюшон был отброшен за плечи, а завязки дистикомба свободно болтались на шее – значит, он только что из Пустыни.

Пауль жестом остановил его, отошел от входа в комнату и подошел к вестнику.

Тот поклонился, сложив перед собой руки – так обычно приветствовали Преподобную Мать или сайядину, исполняющую обряды.

– Муад'Диб, вожди уже начали прибывать на Сбор, – проговорил он.

– Так скоро?

– Это те, за которыми Стилгар послал раньше – когда думали, что…

– Ясно. – Пауль оглянулся туда, откуда раздавались звуки балисета. Старая песня, которую так любила мать, странное сочетание радостной мелодии и печальных слов. – Стилгар скоро подойдет сюда вместе со всеми остальным. Покажешь им, где их ожидает мать.

– Хорошо, Муад'Диб, я буду ждать здесь.

– Да… да, пожалуйста.

Пауль оставил федайкина у входа, а сам зашагал к месту, какое было в каждой подобной пещере, у подземного водохранилища. Там, в прочной камере, содержали небольшого – не длиннее девяти метров – Шаи-Хулуда. Окружавшие червя каналы с водой не давали ему ни расти, ни бежать. Податель, как только отделялся от «маленьких», всеми силами избегал воды – для него это был яд. А утопление Подателя – величайший секрет фрименов, так как при этом выделялось вещество, объединявшее их, – Вода Жизни, яд, преобразовать который могла только Преподобная Мать.

Решение пришло к Паулю, когда он столкнулся со смертельной опасностью, грозившей матери. Ни одна из временных линий, виденных им, не содержала угрозы от Гурни Халлека. Будущее – туманное, темное будущее, в котором Вселенная неслась в кипящий водоворот, – окружало его, словно пелена призрачного мира.

Я должен видеть , повторял он.

К этому времени его организм уже выработал некоторый иммунитет к Пряности, и пророческие видения все реже посещали его… и были они все более смутными. Решение казалось очевидным.

Я сам утоплю червя. И тогда мы увидим, действительно ли я – Квисатц Хадерах, способный пережить испытание, которому подвергаются Преподобные Матери.

Выходя из котловины Хаббанья в предрассветной мгле, Чани слышала, как посвистывают крылья орнитоптера, который, доставив ее сюда, улетел теперь в укрытие в Пустыне. Охранники, держась на почтительном расстоянии от нее, рассыпались веером, проверяя, нет ли какой опасности в скалах, и заодно предоставляя женщине Муад'Диба и матери его первенца возможность пройтись одной: как она и попросила их.

Зачем он вызвал меня? – думала она. Ведь раньше он говорил, что я должна оставаться на Юге с маленьким Лето и Алией.

Она подобрала бурнус и, легко перепрыгнув каменный порожек, начала подъем по крутой тропке – только тот, кто был привычен к жизни в Пустыне, мог бы отыскать эту тропу в темноте. Из-под ног покатились мелкие камешки, но Чани шла, словно танцуя, с привычной легкостью.

Быстрый подъем одновременно освежал и слегка пьянил, кружил голову, помогая очиститься от страхов, вызванных молчаливой отстраненностью эскорта и тем, что за ней послали один из бесценных топтеров. Но ее сердце радостно билось от близости встречи с Паулем Муад'Дибом, с ее Усулом. По всей Пустыне гремело боевым кличем – «Муад'Диб! Муад'Диб!» – но это не было имя отца ее сына и нежного любовника. Она и называла-то его иначе.

Впереди над скалами воздвигалась долговязая фигура – махала рукой, призывая поторапливаться. Чани заспешила. Действительно, утренние птицы уже перекликались и поднимались в небо, приветствуя приближающуюся зарю. Над восточным горизонтом занялась бледная полоска рассвета.

Человек впереди был не из тех, кто сопровождал ее. Отхейм, что ли? – подумала Чани, замечая знакомые жесты и манеру держаться. Подойдя ближе, она действительно узнала широкое, плоское лицо одного из командиров федайкинов. Капюшон Отхейма был откинут, а лицевой фильтр не затянут – подобная небрежность говорила о том, что он вышел в пустыню совсем ненадолго, на несколько минут.