Стивен Эриксон - Дань псам

Их уход также был замечен, но особого интереса не вызвал.

На юг, прочь от родных гор, где кондоры реют среди пиков и волки вплетают голоса в вой ветра.

На юг, в земли проклятых «детей» — натийцев, туда, где обитают носители войны и чумы, мерзкие поработители Теблоров. Где натийцы плодятся как лемминги, так что кажется — на всей земле не осталось места никому и ничему, кроме них.

Как и пес, девочки были смелыми и решительными. Черты, унаследованные от отца — но они не знали этого, как не знали и самого отца.

Пес не оглядывался; даже когда девочки догнали его, он проявил лишь равнодушие. Как правильно сказали старейшины, пес был богами тронутым.

Деревенские рассказали матери и дочери о бегстве детей. Дочь расплакалась. Мать — нет. Вместо печали она ощутила тепло внизу живота — и погрузилась в воспоминания…

— О хрупкий город! Чужаки приходят …

Пустая равнина под пустым небом. Одинокий огонь, столь слабый, что почти проглочен кругом закопченных, потрескавшихся камней. На одном из двух плоских валунов, что лежат около костра, сидит низенький толстенький человечек с редкими и грязными волосами. Выцветший красный жилет, под ним льняная рубаха с запятнанными, но когда-то белыми манжетами. Рукава с трудом удерживают в себе ожиревшие руки. Круглое лицо готово поспорить цветом с пламенем. С кулачка — подбородка свисает длинная черная бородка — волос в ней, к сожалению, недостаточно, чтобы заплести в косичку. Он привык крутить и дергать ее, когда захвачен, а то и проглочен раздумьями. А впрочем — и когда вовсе не раздумывает, а лишь старается произвести впечатление мудреца на тех, что, быть может, следят за ним.

Как раз сейчас он крутит и дергает бороденку, нахмурившись и глядя в костер.

Что такое пел седовласый бард? Там, на скромной сцене «К’рул-бара», в полночь, когда он сидел на излюбленном месте, довольный жизнью в славном, не раз спасенном им городе?

— О хрупкий город! Чужаки приходят…

— Я должен кое-что сказать тебе, Крюпп.

Коротышка поднял глаза. С другой стороны очага появилась фигура под капюшоном, протянула руки к огню. Крюпп откашлялся. — Немало времени прошло с той поры, как Крюпп обнаружил себя сидящим в том положении, в котором ты видишь его сейчас. Соответственно, Крюпп давно понял, что ты пожелал сообщить ему нечто столь важное, что это нечто достоин выслушать один лишь Крюпп.

Что-то слабо блеснуло в темноте капюшона. — Я не участвую в войне.

Крюпп дернул за крысиный хвост бородки. Он гордился собой, ибо сумел промолчать.

— Ты удивлен? — спросил Старший Бог.

— Крюпп всегда ожидает неожиданного, старый друг. Неужели ты ожидал иного? Крюпп шокирован. Ах, вот и мысль появилась. Залетела в мозги после дерганья за бороду. К’рул заявляет, что не участвует в войне. Однако же, подозревает Крюпп, он все же является призом войны.

— О, ты понимаешь, друг мой. — Старший Бог вдохнул. — Я не сказал вслух… но ты выглядишь печальным.

— Печаль имеет множество оттенков вкуса, и Крюпп перепробовал все.

— Не желаешь рассказать? Я, смею надеяться, хороший слушатель.

— Крюпп видит, что тебе досаждают. Может, не время?

— Не имеет значения.

— Для Крюппа — имеет.

К’рул глянул в сторону. Приближался еще один странник — худой, седовласый.

Крюпп запел: — О хрупкий город! Чужаки приходят… — Как там дальше?

Седовласый громко ответил: — …чтоб в щели спрятаться и затаиться.

Старший Бог вздохнул.

— Присоединяйся, друг, — предложил Крюпп. — Сядь у костра. Ты отлично видишь: это сцена, словно созданная для таких как мы. Ночь, очаг, длинная история. Дорогой К’рул, лучший друг Крюппа, ты когда-либо видел, как Крюпп пляшет?

Незнакомец сел. Изнуренное лицо, выражение горя и боли.

— Нет, — сказал К’рул. — Думаю, нет. Ни ногами, ни словами.

Улыбка Крюппа стала мягче. Что-то блеснуло в глазах.

— Тогда, друзья мои, готовьтесь просидеть всю ночь. И узреть…

Она одиноко стоит на балконе, окруженная городом голубого огня. Тьма — нежеланная гостья на первой ночи Празднества Геддероны, и тьму отогнали. Улицы Даруджистана заполнены толпами, люди весело бесчинствуют, провожая конец одного года и встречая год новый. Сырой ночной воздух заполнен разнообразными запахами.

Внизу идут пиры. Показывают себя юноши и девушки из достойных семей. Столы ломятся от экзотических блюд, дамы разодеты в шелка, повсюду расставлены мужчины и женщины в претенциозных расшитых золотом мундирах — лишенный армии город создал массу частных ополчений, каждый аристократ присвоил себе какое-либо пышное воинское звание.

Ни на одном из пиров, которые она посетила — под руку с мужем — не встретился ей настоящий офицер Городской Стражи или настоящий солдат в пыльном плаще, в начищенных, но потрескавшихся сапогах, с ножнами из простой кожи, в которые вложен потемневший от времени меч. Однако многие из встреченных бездельников носили на пухлых руках обручи и браслеты наподобие тех, что носят солдаты Малазанской Армии — солдаты, которыми еще недавно матери пугали непослушных детей. «Малазане, сорванец! Ползут в ночи, чтобы украсть глупых детишек! Сделают тебя рабом страшной Императрицы! О да! Они уже в городе!»

Но их обручи сделаны вовсе не из дешевой бронзы или почерневшего серебра, украшены не малазанскими узорами и знаками воинских рангов, непонятными словно руны на предметах древних культов, которые попадаются в лавках антикваров. О нет, они выкованы из золота, унизаны сапфирами или цветным стеклом — сине-голубых оттенков, в подражание голубому огню, прославившему город. Синий и голубой — цвета тех, кто совершил великие и славные подвиги во имя Даруджистана.