Стивен Эриксон - Пыль Снов

— Итак, — оборвала ее Абрасталь, — служа лишь себе, вы готовы нести ужас и страдание сломленному народу?

— Мы этого не желаем, Ваше Высочество, но к этому можем прийти.

В потрясенной тишине Танакалиан видел, как тускнеют глаза королевы, как наморщивается лоб. Казалось, душу ее заслонили облака сомнений. Когда она заговорила, голос звучал шепотом: — Значит, вы так и не объяснитесь, Смертный Меч?

— Тут вы правы.

— Вы говорите, что служите лишь себе. Звучит фальшиво.

— Простите, что заставила вас сомневаться.

— На самом деле, — настаивала Абрасталь, — я начала подозревать прямо противоположное.

Смертный Меч молчала.

«Тут вы правы», молча ответил Танакалиан, насмешливо воспроизводя слова Кругхевы, «Всё, что мы делаем, служит не нам, а всем вам.

Бывает ли что-либо более славное? Если нам придется проиграть, если мы должны проиграть — как я думаю — разве можно вообразить конец более приятный? Величайшая в мире неудача.

Да, все знают сказание о Падении Колтейна перед вратами Арена. Но конец наших дней заставит померкнуть это сказание. Мы желаем спасти мир, а мир сделает все что возможно, чтобы помешать нам. Проследит за неуспехом. Смотрите, как мы выдавливаем кровь из каменного сердца!

Но нет. Свидетелей не будет. Если сущее — поэма, мы стоим в тишине между строк, упорные слуги безвестности. Никто не увидит, никто не узнает. Ни могил, ни камней, прикрывающих разбросанные кости. Ни кургана, ни погоста. Мы останемся в пустоте, не позабытые — ведь забвение подразумевает знание — а никогда не узнанные».

Сердце его стучало, восхищенное тонкой красотой ситуации. Идеальный герой — тот, чей героизм не видит никто. Самая драгоценная слава — слава, пропавшая в равнодушном ветре. Высочайшая добродетель — добродетель, навеки схороненная внутри. «Понимаете, Смертный Меч? Нет, никоим образом».

Он вспыхнул от удовольствия, видя, как королева натягивает поводья и резко разворачивает коня. Свита поспешила следом. Изящного галопа больше не было — эскорт мчался за отступающей королевой, беспорядочным строем напоминая скомканную в гневе тряпку.

— Поделитесь со мной вашей мудростью, Надежный Щит.

Сухой голос заставил его вздрогнуть. Жар улыбки вдруг стал казаться признаком иных, более темных чувств. — Они оставят нас, Смертный Меч. Болкандо мы больше не нужны.

Женщина фыркнула: — И долго мне ждать?

— Чего же?

— Мудрости моего Щита.

Они были в одиночестве. Лагерь Напасти стоял довольно далеко. — Кажется, никакие мои слова вас не удовлетворят, Смертный Меч.

— Королева Абрасталь должна понять, чего мы добиваемся. Она так просто не отступится; она станет поддерживать в себе решимость в надежде, что Адъюнкт Тавора окажется откровеннее.

— А та?

— Что сами думаете, Надежный Щит?

— Думаю, королеву Абрасталь ждет великое разочарование.

— Наконец-то. Да.

— Адъюнкт самолюбива, — сказал Танакалиан.

Кругхева дернула головой. — Простите?

— Она пригласит других разделить славу — этот Эвертинский легион королевы, он кажется отличной армией. Хорошо тренированной, способной не отставать от нас, в отличие от солдатни Покорителя Авальта. Встань они рядом с нами в Колансе…

— Сир, — оборвала его Кругхева, — если Адъюнкт самолюбива — ясно чувствую, вы ждете в будущем славных побед — то вам полезно было бы видеть в «самолюбии» беспрецедентную привилегию.

— Я сознаю вероятный исход нашего дела, Смертный Меч. Возможно, яснее вас. Я знаю, сколько душ меня ожидают, я каждый день гляжу на лица смертных. Вижу надежду, которую на меня возлагают. И я не печалюсь, что подвиг останется без свидетелей — ведь я стану свидетелем для братьев и сестер. Говоря о самолюбии Адъюнкта, я не осуждал; скорее я указывал на ту самую привилегию, которую ощутил в позволении Серым Шлемам разделить ее судьбу.

Ярко-голубые глаза Кругхевы задумчиво, оценивающе смотрели на него. — Понимаю, сир. Вы ждете гибели Серых Шлемов. Если вы смотрите на них и видите лишь души, которые будут вам подарены — что же они читают в глазах Щита?

— Я почту всех, — отвечал Танакалиан.

— Неужели?

— Разумеется. Я Надежный Щит…

— Примете ли вы душу каждого брата и сестры? Без суждений? Не теряя любви к каждому и каждой? А как насчет врагов, сир? Вы их тоже примете в объятия? Верите ли вы, что страдания не ведают границ и боль не чертит линий на песке?

Он молчал. Как мог он ответить? Она увидит ложь… Танакалиан отвернулся. — Я Надежный Щит Серых Шлемов Напасти. Я служу Зимним Волкам. Я смертная плоть войны, не меч в ее руке. — Он оглянулся. — Я мешаю вам занимать трон, Смертный Меч? Всё из-за этого?

Глаза ее широко раскрылись: — Вы дали мне много пищи для размышлений, Надежный Щит. Прошу оставить меня.

Он шел в лагерь, тяжело дыша. Ноги едва держали его. Она опасна — но это он знал всегда. «Она действительно думает, что мы можем выиграть. Ну, полагаю, в том и роль Меча. Пусть торжествует заблуждение — не сомневаюсь, оно хорошо послужит братьям и сестрам, когда завоют Волки. Но я, я не могу быть столь слепым, не могу добровольно отвергать истину.

Решим всё между собой, Смертный Меч. Я помогу тебе задержать избрание Дестрианта. К чему делиться славой? К чему усложнять?»

Трудный, болезненный разговор — но он еще жив. «Да, отныне мы понимаем друг дружку. Хорошо».

Когда Надежный Щит ушел, Смертный Меч постояла, созерцая вздымающийся на востоке сумрак. Потом отвернулась и взмахнула рукой в перчатке. Гонец быстро подбежал к ней.

— Пошлите весть Вождю Войны Желчу. Я навещу его вечером, через один звон после ужина.

Солдат поклонился и убежал.

Она вновь оглядела восточный горизонт. На севере окружающие Сафинанд горы встали рваной стеной; но в рождающем темноту сердце была видна лишь плоская равнина. Пустоши.

Она будет советовать Желчу быстрые переходы, закупки всего необходимого у сафийских торговцев. Необходимо, чтобы воссоединение с Адъюнктом случилось как можно скорее. Но с вождем надо обсудить и другие проблемы.

Впереди долгая ночь без сна.

Вождь Гилка осклабился, видя, как королева влетает в лагерь. Поистине Огневласка. Огонь готов излиться из нее, из каждого места, которое способен представить мужчина с воображением — а он, разумеется, наделен на редкость богатым воображением. Но такая женщина, увы, слишком далека, и чем она дальше, тем лучше.

Спальтата показалась из его палатки, встала справа. Глаза ее, столь похожие на глаза матери, сузились. — Проблемы, — сказала она. — Держись от нее подальше, Спакс, хотя бы этой ночью.

Его ухмылка стала еще шире. — Боюсь, не смогу, дикая кошка.

— Тогда ты дурак.

— Храни меха в тепле, — ответил он, направляясь к павильону королевы. Солдаты Эвертинского легиона следили за ним, проходящим один дозор за другим. Это напомнило Спаксу ручного льва, виденного в лагере другого клана. Он имел свободу в пределах стоянки и часто ходил взад-вперед перед клетками гончих псов. Зверье приходило в бешенство, железные прутья решеток вечно были в крови. Он же восхищался львом, совершенством его беззаботной походки, высунутым языком и зудом, который всегда одолевал его напротив клеток — он лениво потягивался, чесался и затем широко зевал.