Дэвид Эннендейл - Проклятье Пифоса (ЛП)

Аттик развернулся.

— У меня нет ни времени, ни возможности для дисциплинарных наказаний, — сказал он. — Но не подведи меня снова.

Тон механического голоса не оставлял сомнений — второго шанса Гальба не получит. Ему дали ультиматум.

— Не подведу.

Аттик оглянулся на сержанта.

— Я не привык объяснять свои приказы.

Гальба смутился.

— Вы и не должны, мой лорд.

— Тем не менее, я хочу, чтобы ты кое-что прояснил для меня. Ты полагаешь, что я приказал тебе бросить Саламандр. Ты полагаешь, будто я руководствовался злостью, а не стратегической целесообразностью.

— Нет, брат-капитан, — Гальба в ужасе замотал головой. — Но о чем подобном я даже не думал.

— Тогда почему ты колебался?

У него должен был найтись ответ. Должна была найтись причина. Ему не стоило встречать вопрос мертвенным молчанием. Гальба ощутил в груди вакуумную пустоту, бездну, в которой могло скрываться губительное сомнение, и в глубины которой он не решался заглянуть. Но Аттик подвел его к самому ее краю. И вновь потянулись ужасные секунды, а Гальба все не мог дать ответ. Вместо этого ядовитые вопросы капитана родили другие, столь же ядовитые.

Гальба посмотрел на стоявшего перед ним легионера, на существо, истребившего плоть до той степени, когда было уже почти невозможно отличить броню от тела под ней. Он подумал о человеческом глазе, который еще взирал с металлического черепа, и в этот момент ему показалось, что уступки Аттика своей человеческой сущности были не чем иным, как символом его презрения. Из темноты сознания выполз вопрос, который прежде сержант никогда не озвучивал но, возможно, выражал посредством выбора собственных бионических улучшений. Если полный отказ от плоти был конечной целью, тогда почему Феррус Манус так и не закончил это путешествие? Метаморфозы примарха заканчивались руками из посеребренного металла. Что значило то, что Аттик зашел настолько дальше него по этому пути?

Шесть секунд. Гальба моргнул. Он прогнал такие абсурдные мысли. Если он будет и дальше задумываться о подобном, то в итоге подвергнет сомнению фундаментальные учения Железных Рук. А в них сержант не сомневался. Как ничто иное, хаотичный взрыв органической жизни, свидетелем которой он только что стал, только укрепил веру Гальбы в разумные и рациональные принципы машины. Когда к нему вернулась ясность ума, он почувствовал, что у него есть ответ. Это было просто признание стыда.

Но прежде чем он успел высказать это, Аттик заговорил снова.

— Что ты выиграл своим промедлением? Спас ли хотя бы одного воина, неважно из какого легиона?

— Нет, мой лорд.

— Что полезного сделали те, кто оставался на поле боя еще шесть секунд?

— Ничего.

— А что случилось бы, если из-за твоего выбора госпоже Эрефрен причинили вред?

— Катастрофа, — Гальба не пытался выгородить себя жалкими оправданиями, что он передал заботу об астропате своим подчиненных. Он не искал прощения своим действиям. Он найдет искупление в деяниях будущих.

Плавно, словно орудийная турель, Аттик кивнул.

— Ничего, — повторил капитан. — Я не испытываю особой теплоты к нашим братьям из других легионов, Гальба. Но я действую во имя Императора. Всегда . И то, что я велю, по моему мнению, ведет нас к победе. Всегда . Я ясно изъясняюсь?

— Да, брат-капитан.

— Хорошо. Тогда узнаем, что госпожа Эрефрен скажет нам о дальнейших поисках посреди этого непотребства.

Астропат стояла рядом с Вектом.

— Прими нашу благодарность, брат, — произнес Аттик.

— Это мой долг, брат-капитан, — ответил польщенный Вект и оставил их одних.

Гальба был благодарен Аттику за то, что тем самым он намекнул, будто Вект действовал согласно приказам вышестоящего командования. Подобная человечность в выборе слов капитана удивила его, и это удивление вызвало у него стыд. Он загнал сомнения обратно в породившую их бездну.

Осанка Эрефрен была такой же прямой, как всегда, но от напряжения у нее на лбу проступили глубокие морщины. Из левого глаза текла тонкая струйка крови.

— Мы уже близко, — сказала она. В ее голосе не чувствовалось никаких эмоций. Он был не слабым, а скорее тихим, как будто на самом деле астропат говорила с ними откуда-то издалека.

— Варп утягивает тебя, — заметил Аттик.

— Он пытается, — согласилась женщина. — Но ему не удастся. Не бойтесь, капитан, — она улыбнулась, и ее лицо напомнило Гальбе древний символ смерти. — Но вы и так не боитесь, так ведь?

— Я нисколько не сомневаюсь в ваших силах, госпожа, — ответил Аттик, воплощение металла обращалось к триумфу решимости над смертной плотью. — Ведите нас.

Она указала направление, и Аттик повел их вперед. Дальше на восток, глубже в джунгли. Местность была ровной, без каких-либо особенностей, по которым эту дорогу можно было бы отличить от других. Деревья, росшие здесь еще плотнее, чем на склоне, сомкнулись вокруг Железных Рук зеленой темницей.

— Брат Гальба , — провоксировал Кхи'дем. — Знаю, что помощь, которую ты пытался нам оказать, дорого тебе обошлась.

Гальба не ответил. Его это не волновало. Поле из крови и зелени осталось позади.

- Я хочу, чтобы ты знал , — продолжил Кхи'дем, - что хотя твои приказы были верны, твои действия были верными также.

Затем сержант Саламандр со щелчком отключился, избавив легионера Железных Рук от необходимости отвечать.

Гальба хотел отвергнуть утверждение Кхи'дема. Он хотел назвать свой поступок остаточной слабостью плоти, которую ему со временем надлежало искоренить.

Но он промолчал.

— Мне жаль, что мы не успели прийти на помощь, — посетовал Птеро.

Он и Кхи'дем шагали рядом. Оба их отделения следовали позади. Птеро не имел официального звания, которое бы ставило его над товарищами. Но он был ветераном, и в хаосе Исствана его опыт сыграл ключевую роль в спасении даже столь немногих боевых братьев. Для слаженности действий подразделению требовался командир, и выжившие воины возложили эту роль на него. Кхи'дем задавался вопросом, давил ли груз новой ответственности на плечи Птеро так же, как его собственное звание. Быть сержантом так сильно уменьшившегося отделения служило постоянным напоминанием о поражении.

Саламандра покачал головой.

— Вы ничем не могли помочь, — ответил он Птеро. — Нам следовало отступать быстрее, но… — он устало махнул рукой.

— Кто знал, что такое может случиться, брат.

— Ты нутром чувствовал, что что-то не так. Те звери встревожили тебя.

— Верно, — согласился Гвардеец Ворона. — В этих животных не было никакого смысла. Все в них, начиная со стадного инстинкта и заканчивая телосложением, говорило о том, что они травоядные.

— Вот только они ими не были.