Ольга Елисеева - Сын Солнца

— Да.

— Но ты не хочешь ехать?

— Да.

— Вот как славно. Видишь, кое-что я все-таки в состоянии понять. — Акалель усмехнулся. — А почему?

Тольтек снова надолго замолчал, а потом начал, осторожно подбирая слова:

— Дядя выкупает Ульпака не для того, чтоб вернуть свободу… Как только караван окажется дома, Ульпака принесут в жертву.

— Зачем? — удивился Акхан. — Зачем расставаться с такими богатствами (ведь для вас все эти раковины и перья — большое богатство?), а потом убивать тебя?

— Чтобы быть уверенным, — ягуар помедлил, глядя на непонимающее лицо принца, — до конца уверенным в смерти Ульпака.

— Зачем ему это? У него есть наследник?

— Есть. Неважно. Дело в том, что дядя, конечно, царь, но и отец Ульпака был царем, а мать — верховной жрицей. Божественная пара единокровных — брат и сестра, как Ульпак и Шкик… — Он замолчал, не зная, понимает ли его предводитель белых собак. Но судя по тому, что акалель кивал, разум атлан был в состоянии воспринимать хитросплетение тольтекских родовых распрей. — Дядя приходился им обоим младшим братом, и мать не соединила с ним свою жизнь после смерти отца. Она тоже ушла вслед за тенями предков… Оставив все новой божественной паре царей — своим детям — Ульпаку и Шкик. Так должно было быть, чтоб круг жизни рода Ягуаров не прервался! — Тольтек с досадой хватил кулаком по наковальне, но не рассчитал и отдернул ушибленную руку.

— Полегче, — хмыкнул Акхан. — Ведь круг-то прервался, как я понимаю, а для того, чтоб его снова связать, понадобятся здоровые руки…

— Акалель может смеяться, — раздосадованно бросил ягуар. — Но закон действительно нарушен. Мы были слишком малы, и дядя стал владыкой. Он взял себе в жены другую жрицу из боковой ветви рода. Она не имела права, но согласилась… Все они согласились…

— Так охотно люди соглашаются только с силой. — Акхан махнул рукой, показывая, что ему все ясно. — Хотел бы я знать, почему твой дядя вообще дал тебе вырасти?

Ульпак пожал плечами:

— Кровь священного Ягуара не может быть пролита просто так. Только на алтаре, — он вздохнул, — а для жертвы должен быть повод.

— Теперь он есть?

— Войско Ягуаров разбито, — кивнул тольтек. — Ульпак — полководец, которому не сопутствует удача, значит, он неугоден богам и может навлечь немилость на всех.

— Сегодня проиграл, завтра выиграл, — пожал плечами принц. — Если б всех проигравших командиров казнили…

— Остались бы только те, кто отмечен удачей, — закончил за него Ульпак. — Так справедливо, ибо счастье — печать богов!

— Да, но свою несчастливую голову ты не хочешь положить на алтарь?

— Не хочу, — согласился ягуар. — Ульпаку было предсказано, что он будет царем. И он им будет!

— Кем предсказано? — поинтересовался Акхан.

— Сестрой. Шкик. Настоящей жрицей. — По лицу Ульпака расплылась гордая улыбка. — Она одержима богами и грезит наяву. Кровь священного Ягуара поет в ней свои песни.

— Как одержимые ягуаром воины? — спросил Акхан. — Поэтому они тебе кланялись?

Тольтек поморщился.

— Нет, — покачал он головой. — Они «палак» — простые. Акалель понимает? Им, чтобы стать одержимыми, надо проходить посвящения. Ульпак посвящен от рождения. По праву крови. Воины приветствовали великую кровь священного зверя, а не Ульпака в его жалком положении… — Он резко вскинул голову. — Но Ульпак все изменит, и кровь займет свое место.

— Даже если на тебе печать неудачи? — осведомился Акхан. — Ты не боишься принести ее своему роду?

— Разве вина Ульпака, что эти олухи так и не согласились на общее командование?! — гневно заявил тольтек.

— А ты предлагал?

Ягуар кивнул.

— Что ж, значит, в тот день мне сильно повезло, — усмехнулся акалель. — Если б вы… — Он не договорил, посчитав излишним посвящать ягуара в тонкости военного дела, в которых тот и сам, как видно, кое-что смыслил. — А ты парень с головой! Им надо было тебя слушать. В сущности, твоему дяде, как там его зовут?..

— Топильцин — Устанавливающий Закон, — горько усмехнулся Ульпак.

— Ну вот, этому законоустроителю ровным счетом не в чем тебя обвинить. Ты же не мог руководить другими родами.

Ульпак с благодарностью посмотрел на принца.

— Как будет правильно по вашим обычаям — отослать послов и подарки или подарки принять и отдариться другими? — спросил Акхан.

В глазах Ульпака вспыхнула надежда.

— Если акалель отошлет послов и не примет дары, это будут означать отказ. Если же подарки останутся здесь и командующий пошлет свои, повелитель Ягуаров поймет, что разговор не окончен и возможна торговля.

— Я подумаю, — сказал акалель, вставая. — Еще один вопрос. — Он помедлил. — Бежать от своих из каравана по дороге домой тебе было бы легче, чем из Шибальбы. Так почему ты предпочитаешь остаться?

По губам тольтека скользнула высокомерная улыбка.

— Ульпак может уйти откуда угодно и когда пожелает.

— Видел я людей с самомнением!

— Это правда, — спокойно возразил ягуар. — У нас не принято лгать, поэтому, когда не хочешь чего-то говорить, лучше молчи. Ульпак в любой момент может уйти. Он уже уходил и приходил снова. Там, в лагере Летучих Мышей, многие не проснулись за эти дни. Кровь наших воинов на их руках. Ульпак должен платить.

Акхан был сильно удивлен. Он действительно слышал о странных смертях в лагере союзных тольтеков. Воинов находили зарезанными в палатках, причем ни охрана лагеря, ни спавшие в соседних шатрах ничего не слышали ночью.

— Если ты можешь уйти, почему не уходишь? — серьезно спросил Акхан.

— Ульпак обязан предводителю белых собак жизнью, — мрачно ответил ягуар, — и пока не спасет его, не сможет покинуть Шибальбу. Сейчас он здесь по доброй воле.

Акалель присвистнул, он больше ничего не сказал своему странному пленнику и, выйдя из кузницы, направился в свои покои добриваться и приводить себя в порядок.

Вечером усталый караван послов Ягуаров с возвращенными подарками двинулся назад через северные ворота Шибальбы. Стоя на галерее, Ульпак слабо улыбался, наблюдая, как тяжело ступают нагруженные ламы, увозя в обратный путь не принятый выкуп за его голову.

Вечера в Ар Мор наступали сразу. Кажется, еще четверть часа назад был день, и вдруг солнце закатывалось за отроги красных гор, а мир наполнялся шорохами и шумами, источников которых принц не знал. Больше всего донимали летучие мыши. Эти твари селились в полых медных трубах обсерватории, расположенной на вершине четырехэтажной башни, грозным обелиском возвышавшейся над «цитаделью тысячи комнат».

Первый, глухой, этаж не имел ни окон, ни дверей. Вход внутрь шел со двора и начинался как каменная лестница, уводившая под землю. Лишь оттуда, из глубины насыпного холма под дворцом, можно было сложным лабиринтом коридоров попасть в башню и только затем подняться по ее крутым выщербленным ступеням. Блуждание в подземной темноте символизировало смерть приходящего для внешнего мира, а каждая ступень лестницы — новый этап восхождения и просветления его души на пути к звёздам. Чем выше поднимался искатель вечной мудрости, тем шире становились проемы окон, как бы пропуская небо внутрь башни, и, наконец, на верхней площадке человек оказывался один на один со звездным безмолвием.