Джон Френч - Чемпионы Темных Богов

+ Хорошо, + послал Ариман. + Мы перейдем в варп в течение часа. +

Я молча шел дальше. Я зайду в покои, сниму доспехи и сяду на гранитный трон, стараясь не вспоминать обо всем этом. Когда «Сикоракс» и остальной флот скользнут в объятия варпа, я буду пребывать в безмолвии и одиночестве, не думая о том, какая участь ждет «Нонограмитон».

Как вам уже известно, я не воин. Я — призыватель демонов. Вместо своей собственной я использую их силу. Я знаю, что Ихневмон заметил, как я шептал фразы, пока шел по его кораблю. Вот почему мне нужно было проявить неадекватную психическую жестокость — чтобы у него появилось объяснение для моего бормотания. Если он сочтет, что узнал правду, то дальше думать он не станет. Воистину, сила способна ослепить любого из нас.

Каждый отрывок моих нашептываний был частью большего целого, каждый сам по себе безобидный, но вместе создавая нечто куда более хитрое и куда более опасное, чем Ихневмон мог заподозрить. Я отметил и вшил каждую фразу в кожу корабля: посохом выбив царапины на полу, пометив кислотной слюной, оцарапав платформу, когда поднимался после поражения, и окропив кровью. Опасная, темная работенка — именно такая, на которую пошлешь существо вроде меня.

Я дошел до покоев и снял доспехи. Затем сел в кресло и откинулся на черный камень. Тот холодом коснулся кожи. Вдалеке пробудились двигатели «Сикоракса», послав слабую вибрацию по воздуху. По всему флоту сквозь плоть и кости живых пробежит та же низкая нота напряжения.

Пока я ждал, передо мной возникло мутировавшее лицо Ихневмона, подсвечиваемое светом Ока Изменений.

+ Нас обоих привела сюда воля других, + сказал он.

Я подумал о боге, которому он поклонялся, отдал свой разум и душу, и задался вопросом, могли ли Ихневмона прислать сюда, дабы отдать то, что нужно нам, а затем погибнуть, полагая, будто одержал победу.

+ Изменяющий Пути смотрит на нас, и видит наши судьбы своим вечным оком. Ты такой же его слуга, как и я, возможно даже в большей степени. +

Слова до сих пор остаются со мной, спустя долгое время после того, как Ихневмон сгинул в бездне. Даже сейчас я невольно задаюсь вопросом, был ли он прав.

Когда надо мной сомкнулась лишенная снов тьма, я услышал смех в ночи.

Ихневмон размышлял о величии своего бога, когда корабль отправился в свое последнее путешествие. Ждать оставалось недолго. «Нонограмитон» войдет в варп, а затем вшитые в него фразы сделают то, для чего их там оставили — они пошлют зов, на который явятся демоны многих богов, защита корабля сомнется, а затем исчезнет. Никто и никогда не узнает, что же случилось на самом деле. Только я один буду знать о соглашении с Ихневмоном, и о том, как Ариман нарушил его условия. Я… а также варп, силы которого беззвучны в своей насмешке. Это будет чистое, и совершенное убийство.

Старик находился при смерти. Прислужники наблюдали за тем, как в его руке дрожит перо, которым он водил по странице. Они не шевелились. В этом моменте ощущалась упорядоченность, та упорядоченность, что восходила до времен, которых ни один из них не мог припомнить, поэтому они просто ждали и смотрели, как старика сводят судороги последних мгновений жизни. Они называли его Летописцем, хотя ни один точно не знал, почему. В конечном итоге причина не важна, а лишь сам факт его существования, а также тех, кто был до него.

Летописец захрипел. Перо остановилось. На пергаменте стали расцветать чернила. Мантия из кабелей, ниспадавшая из его черепа и хребта, задрожала. Он поднял голову и повел ею из стороны в сторону, как будто окидывая взглядом куполообразный зал, как будто металлического визора, ввинченного в его голову, не было, как будто он мог видеть. Его рот беззвучно шевелился, губы пытались выговорить слова без языка. Прислужники в капюшонах и мантиях ждали. Единственным звуком было хриплое стариковское дыхание и шипящее бульканье трубок, подсоединенных к телу.

Кафедра из меди и железа, удерживавшая его дряхлую фигуру, задрожала. Синее пламя свечей, которые окружали кафедру и человека, зашипело и столбом рвануло ввысь, разгораясь все ярче и ярче. Летописец выгнулся дугой. Трубки одна за другой вырвались из плоти, и в воздух брызнула кровь вперемешку с грязной водой. Жидкость вскипала, не успевая достичь пола. Человек беззвучно закричал. Кабели и трубки засветились от жара там, где соединялись с телом. От старика пошел дым. Руку свело судорогой, и пергамент заляпало чернилами. Визор, скрывавший глаза, раскалился добела и начал плавиться.

Прислужники, как один, выступили из ниш, опоясывавших зал. Их было девятеро, все закутаны в серые одеяния, лица спрятаны под серебряными масками, закрывавшими все, кроме левого глаза. Они взяли старика в кольцо. Тот продолжал кричать, но теперь во рту у него что-то шевелилось, что-то билось, вырастая из горла. Он начал выкашливать звуки, которые могли быть словами, но хлюпали и хрипели, будто перебитая трахея и пузырящийся гной. Кольцо прислужников сжалось плотнее. Когда они находились в двух шагах, Летописец замер. Свечи погасли. Звуки, доносившиеся из его горла, превратились в предсмертный скулеж. Старик стал совершенно неподвижен, а затем повалился вперед, упав лицом на еще влажные чернила труда своей жизни.

Прислужники без промедления взялись за работу. Все, кроме одного, раньше уже делали это, и все знали, что времени в обрез. Они подняли дымящееся тело Летописца с кафедры, по ходу дела отсоединяя из разъемов кабели и трубки. В куполе открылся диафрагменный люк. Сверху на лебедке опустили бессознательную фигуру. Порты-разъемы уже покрывали его тело, а визор из серебра скрывал глаза. Из конечностей у него оставалась только левая рука. Прислужники встретили его внизу, подсоединив кабели и сетку трубок, прежде чем поместить за кафедру.

Один из прислужников взглянул на покрытую кляксами страницу — та начала обугливаться по краям. Остальные также это заметили и принялись работать быстрее. Наконец, они вложили перо в руку человека и отступили к стенам. От книги поднимался дымок.

Человек пробудился. Рот нового Летописца зашевелился, как будто в нем оставался язык, затем остановился. Он медленно перевел слепой взор на страницу перед собой. Одна за другой зажглись свечи, их пламя загорелось синевой. Рука Летописца дернулась, и перо задвигалось по пергаменту. Прислужники у стен зала снова наблюдали, и ждали.