Дэн Абнетт - Крестовый поход на миры Саббат: Омнибус

«Это было то, чего вы боялись, — скажет он. — Хотел бы я, чтобы было иначе, но это — то, чего вы боялись. Наследный Король был создан не варп-искусством и не краденым технознанием Империума. В его чертежах не кроются манускрипты Механикус. Ни один наш артефакт не пошел на создание его брони, или двигателей, или орудий, или интеллекта».

«И поэтому Асфодель также есть то, чего вы боялись, — продолжит он. — Он — не пораженный порчей техножрец. Он — не оскверненный Хаосом раб варпа, укравший наше божественное знание и сделавший его богохульным. Он просто… научился».

«Он — не обычный человек, — скажет Тей. — Да, Архивраг запустил в него свои крючья, и, возможно, он уже на пути от человека к чему-то иному. Но его труды? Его труды — труды человека. Одаренного человека. Гения. Если бы Асфодель попал к нам, он мог бы стать величайшим магосом нашего ордена со времен золотого века Марса. Разум, который смог просто… научиться… металлургии, изготовлению двигателей, составлению кода, формированию запоминающей проволоки, обработке элементов, аэродинамике снарядов, структуре боевых машин…»

Варп превращал в пародию все, к чему прикасался. Так что, в то время как человеческий интеллект стремился к божественному, жаждал узнать, понять, выковать, переделать и прикоснуться к интеллекту Бога-Машины, существовало и хаотическое отражение этого благородного устремления, желание увеличивать энтропию, искажать логику и волю, создаватт материальную оболочку для предельной и ужасной разупорядоченности варпа. И неважно, насколько ужасающим был лик техноереси, сам ее факт можно было понять. Есть действие, есть и противодействие. Есть симметрия. Она работает.

Но мысль, что один-единственный, невообразимо гениальный разум мог протянуть руку и взять вселенную, разобрать ее на части своим необученным интеллектом и свирепой логикой — это был кошмар. Это была неизъяснимая третья сторона. Это была перчатка, брошенная в лицо всему, во что верили Механикус, кинжал, метящий в сердце всему их методу упорядочивания космоса. Это было то, что Тей не мог открыть Тобину, то, что он держал в тайне от Адджи, пусть даже она считала его за это еретиком.

Считала его еретиком.

Весь Крестовый поход думал, что на Ашеке II существует техноересь. Хитроумные коммюнике Слайдо и его командиров были заранее просчитаны, но Тей не сомневался, что под ними крылись искренние подозрения. А Гурзелл, как Тей узнал, когда секретная руна остыла и излила в его разум еще больше новых знаний, Гурзелл позволял им так думать. Лучше пусть весь Муниторум думает, что Асфодель — отступный жрец Механикус, чем хоть кто-то наткнется хотя бы на намек, что Наследник просто… научился.

Вера Галхолина Тея была неподдельна. Он полностью вобрал в себя одну из глубочайших идей своей религии: что во вселенной есть симметрия, равновесие действия и противодействия, что, в то время как благороднейшие умы человечества пытаются строить что-то на основе разума и трудятся, пытаясь прикоснуться к божественному интеллекту, понимающему порядок всего сущего, существует также жажда искажать и портить, желание наводнить разум злобой и натравить на вселенную Хаос вместо того, чтобы трудами созидать порядок.

То, что он нашел на Ашеке, пошатнуло его веру до самого основания. Это было твердое доказательство существования мощных творений, которые зиждятся ни на золотой мудрости ордена Механикус, ни на гнилом разуме его варп-близнеца. Кому в конечном итоге служил Асфодель — ничего не значило. Значение имели те дары, которые он принес в дар этой службе. Он не получал религиозных инструкций или божественного вдохновения, чтобы строить. Асфодель… просто… научился.

Вера Тея пошатнулась, но не умалилась. Он будет молиться Омниссии, прося спокойствия и ясности мыслей, будет преклоняться, и совершать ритуалы, и медитировать, чтобы его несовершенный разум, насколько возможно, приблизился к божественному интеллекту Бога-Машины. Вот где ответ. Может быть, этот ответ настолько эзотеричен, что лишь разум самого Бога-Машины может его познать, но Тей будет развивать свой ум, как сможет, чтобы понять его самому. На самом деле, для человека его веры не было иного выбора.

Пока он стоял на мягко вибрирующей палубе «Рамош Инкалькулят», и его разум переходил от размышлений к молитвам и воспоминаниям, как орел, кружащий меж горных пиков, Галхолин Тей обнаружил, что у него есть еще немного процессорного пространства для любопытства, и спросил себя: «Интересно, куда же меня отправят в следующий раз?»

Понимаете, это было очень давно. К тому же, я пробыл с ними совсем недолго. Даже не могу сказать, что хорошо знал их. Это была моя работа, понимаете? Хорошо оплачиваемая работа, в промежутке между другими, более серьезными делами. Я и не подозревал тогда, что … что эта работа станет самой известной.

Сомневаюсь, что кто-нибудь из них меня помнит. Я вообще не уверен, что они сейчас живы. Со дня битвы за улей на Вергхасте прошло уже шестьдесят лет, а карьера имперского гвардейца не отличается далеко идущими перспективами.

Конечно, они все давным-давно мертвы. И, если так, пусть Император Человечества примет их души. Каждого из них.

У меня был друг, который работал в Муниториуме НордКола, он был достаточно любезен, чтобы посылать мне копии имперских сводок. Так что я мог следить за их перемещениями и победами. Несколько лет подряд мне было приятно наблюдать за ними. Когда я читал об их успехах на Хагии и Фантине, я брал бутылку джойлига и сидя в своей студии, поднимал тосты в их честь.

Но, потом я это бросил. Я знал — рано или поздно, новости будут плохими. У меня есть мои воспоминания, их достаточно.

Я был тогда молод. Всего двадцать девять. Я учился, представьте себе, в Школа Лапидаэ, в Феррозоике. В самой Зоике! Но, к тому времени, когда разразилась война, я, уже примерно семь лет жил и работал в НордКоле. Я приезжал в Вервунхайв примерно дюжину раз, обычно чтобы получить вознаграждение за выполненные поручения, и пару раз навестить отличного мастера, делавшего замечательные долота с вольфрамовыми наконечниками, которые я так любил. Он погиб во время осады. Большая потеря для нашей профессии.

Я хорошо помню Вервунхайв после осады. Я с трудом узнал это место. Война смела с него все его величие, и оставила лишь скомканные и изломанные останки. Улей напоминал мне статую, обезглавленную и потрескавшуюся, былое величие его теперь покоилось в руинах.

Глядя на них, вы можете представить, каким он был раньше, но вы не сможете собрать его вновь.

Они так и не смогли его собрать.

Я помню, как вышел из транспортника прямо в густой дым, и первым, что мне подумалось, было: «все это совсем не похоже на победу».