Дэн Абнетт - Крестовый поход на миры Саббат: Омнибус

Семнадцать минут. В глубинной тьме он различал очертания предметов благодаря усиленному зрению, с четырнадцати лет оснащенных оккулобами. Он увидел следы первых приношений, рассеянные средь ила на дне котлована. Клинки, щиты, наконечники копий, бусы, кости, детали брони, тотемы и талисманы, идолы и трофеи… Все это призрачно белело во мраке, опутанное водорослями. Каждое подношение было подписано, впрочем, большинство надписей уже стерла вода, и прочесть их было невозможно.

Семнадцать, двадцать. Пробираясь вперед, Аэкон выбрал подходящее место — гладкий круг ила между бронзовой статуэткой и острогами, воткнутыми наконечниками в ил. Бронзовая фигурка когда-то могла изображать примарха, но теперь, утратив всякие индивидуальные черты, обратила лицо к тьме котлована, будто не желая быть свидетелем человеческой глупости.

Аэкон работал ногами, чтобы оставаться на месте, и потянул завязки мешка, который тихо и тяжело затрепыхался в окоченевших пальцах, подхваченный донным течением. Аэкон сунул руку внутрь и достал свое подношение — обойму с патронами от автоматической винтовки, все еще полную боевых снарядов. Он забрал ее у врага, культиста, убитого им во время штурма священного кургана на Йоргу. Это была первая операция Аэкона в качестве полноправного члена ордена Железных Змеев и воина отделения «Дамокл». Тот культист стал его первой жертвой на поле боя. Достойное жертвоприношение, весьма уместное, и Аэкон пометил его своим именем и эмблемой отряда.

Он положил обойму на илистое дно и вдавил рукой так, чтобы ее не унесло гуляющим по котловану течению. Потом осенил грудь знамением аквилы.

На миг он задумался об Йоргу. Да, его первая операция, и — не считая пары обычных караульных поручений — его единственная боевая вылазка за два года, прошедших с момента его зачисления во фратрию и в отделение Дамоклов. Одна-единственная, в которой его ожидало благословение боя. Он горел желанием сражаться, мечтал… Аэкон моргнул. Мечтал, и точка. Вспоминая Йоргу, он на миг забыл о главном. Перестал считать.

Неужели уже? Сознание уже помутилось? Он уже погрузился в видения? Как хочется сделать вдох.

Он потер глаза белыми сморщившимися пальцами, надеясь вернуть ясность ума и зрения. Здесь он уже закончил. Сделал то, ради чего явился сюда. Оставалось только вернуться. Всплыть на поверхность.

На какой-то миг Аэкон не мог сориентироваться во тьме, и решить, куда ему надо плыть. Где же она, поверхность?

Он погрузился еще чуть ниже, коснувшись ила пальцами ног. И вздрогнул от неожиданного ощущения. Взглянул на свои ступни, увидел дно котлована, и его перегруженный растерявшийся разум осознал незамысловатые понятия верха и низа. Аэкон согнул мускулистые ноги и оттолкнулся от дна.

Он плыл прямо вверх, по мере подъема становилось светлее. Воду наверху заливал свет, там играли зелено-голубые отблески. Аэкон работал ногами, которые словно горели. Когда он приближался к шельфу, стало теплее, и вот он уже в залитых солнцем водах. Золотые лучи пронзали синь подобно лестницам, спускавшимся с находящейся далеко вверху поверхности. Узорчатым косяком блеснули рыбы. Подниматься вверх — быстрее, чем заплывать вглубь. Сколько прошло времени? Пять минут? Четыре?

Сможет ли он продержаться до конца?

Аэкон начал склоняться к тому, что нет. Он все еще барахтался, поднимаясь вверх, изредка взмахивал уставшими руками, но разум его помутился. Он думал о друзьях детства, о собаке, которая у него когда-то была. Вспоминал маленький домик в деревне, в котором рос до того, как был призван к служению ордену. И женщину, которая когда-то была его матерью. Подумал о своей первой остроге — детской, в половину длины гарпуна взрослого мужчины. Все эти видения пронеслись перед ним словно быстро меняющиеся картинки на дисплее. Он не мог сконцентрироваться или сфокусироваться. Просто смотрел.

Он увидел морского мужа, водяного, который явился забрать его жизнь и отнести душу почивать в бескрайнем океане. Высокий, широкоплечий, с бусинками-пузырьками, светящимися по контуру мускулистой фигуры, и ноги его работали вместе, словно рыбий хвост. Древний бог моря, седовласый, бородатый, а в руках у него — зазубренный гарпун…

Водяной приближался, спускаясь по лестнице света. Лицо его было сурово, глаза прищурены, челюсть выдвинута вперед, как у Хирона, кото…

Нет, не как у Хирона. Это был сам Хирон.

Апотекарий Дамоклов подплыл к Аэкону и протянул ему руку. Одурманенный разум молодого воина тут же очнулся и обрел ясность.

Аэкон отпрянул от протянутой руки и покачал головой. Хирон нахмурился. Аэкон еще раз покачал головой. «Помощь не нужна. Я справлюсь сам».

Он снова начал барахтаться, рывками продвигаясь вверх, к поверхности. Хирон грациозно плыл за ним, одной рукой сжимая копье.

В отличие от глубокой сини средних слоев вода под солнцем переливалась серебристыми и желтыми цветами, сияла и рябила на мелководье.

Уже так близко. Так близко.

Они выбрались из воды на пустынный берег из бело-золотого песка. За полумесяцем пляжа вздымались леса: густые, зеленые, буйно разросшиеся вокруг мыса. Солнце Итаки было изысканно-синим и палило нещадно. Но Аэкон ничего этого не видел. В три погибели он, задыхаясь и давясь, брел по бурунам, слыша только грохот пульса. Он пытался расслабить легкие, так долго бездействовавшие, но грудь горела нестерпимо. Кожа, покрытая пупырышками, совсем обесцветилась. Солнце жгло спину.

Хирон шел позади Аэкона, положив гарпун на плечо. Он ровно и сдержанно дышал, прочищая горло и легкие.

— Расслабь гортань, — сказал он.

Аэкон упал на колени на колючий зернистый песок. Его вырвало водой.

— Расслабься, — вновь повторил Хирон. — Перестань напрягаться. Если перестанешь понуждать легкие, они раскроются.

Аэкон кивнул. Спазм в груди начал постепенно отпускать, огонь в отяжелевших конечностях поутих. Воин посмотрел на Хирона.

Апотекарий воткнул острогу в песок и оперся на нее, стоя на одной ноге. Каждые несколько секунд он переступал на другую ногу, спасаясь от обжигающе горячего песка.

— В тень, — сказал Хирон.

Тут Аэкон почувствовал, как песок жжет ему голени. Пошатываясь, он поднялся и следом за Хироном двинулся к густой тени деревьев. Там было прохладно, и пахло влажной растительностью. В глубине чащи звенел птичий щебет.

Аэкон сел на бревно и заставил себя сделать упражнение на расслабление, лимбус, которое успокаивало мышцы и умиротворяло разум.

— Ты считаешь меня глупцом, — наконец произнес он.

Хирон пожал плечами и отвечал:

— Я считаю, ты молод. Полагаю, глупость и храбрость частенько составляют две стороны одной монеты.

Неожиданно Аэкон начал озираться по сторонам.