Нора Кейта Джемисин - Наследие. Трилогия (ЛП)

Потом он поднял руку… И это моя вина, не Наша, а только моя, потому что я – бог и должен был сообразить, что у него на уме. Но я не сообразил, и утраченные жизни до конца времен будут преследовать мою бессмертную душу.

Он выметнул силу, сходную с упругим тысячехвостым кнутом. Эти хвосты устремились вперед, пронзая камень и здания, и каждый своим крючочком зацепил цель: едва заметное углубление на каждой маске, такое крохотное, что его и ощутить-то было нельзя. (Время больше ничего не могло от Нас скрыть, и Мы увидели, как Каль совершал воистину божественный труд, нашептывая во сне спящим мастерам туска, вдохновляя их, направляя их искусство. Мы увидели, как озирался Нсана Поводырь, ощутивший вторжение в свое царство. Но Каль был слишком хитер, и обнаружить его Нсана так и не смог.)

Мы увидели, как все маски вдруг замерцали бело-голубым светом…

…а потом взорвались.

Их было слишком много. И находились они слишком близко к основанию Древа, куда мы сметали ползущих. Поняв, что сейчас будет, мы закричали и рванулись обратно…

Но даже боги не всемогущи.

У корней Мирового Древа вздулось клубящееся пламя. Затем с громовым эхом пронеслась ударная волна. (Эхо. Эхо…) И наконец послышался медленно нарастающий невероятный стон Древа. Он усиливался так медленно, что еще несколько секунд Мы позволили себе не верить в необратимость случившегося. Но потом ствол Древа лопнул, метнув в разные стороны гигантские щепки. Рушились здания, улицы выворачивало наизнанку. Крики гибнущих смертных смешивались с горестным стенанием Древа, пока оно наконец не начало крениться, а потом и валиться с чудовищной, невероятной медлительностью. Оно падало прочь от Тени, и Мы сочли это благословением.

И вот его крона, обширная, точно горный хребет, грянулась оземь.

Невероятный удар породил волну сотрясений, изменивших лицо земли во всех направлениях, докуда хватал человеческий глаз.

Мы видели, как Небо разлетелось на сто тысяч обломков.

А он стоял высоко над Нами, и его лицо было маской неистового торжества, не в пример маске в его руках: Каль. Он воздел маску над головой, закрыл глаза. Теперь она сияла и переливалась, менялась, дрожала – напоенная в конечном итоге не менее чем миллионом человеческих жизней, только что напитавших ее. Ее форма и орнаменты вспыхивали, переплавляясь, образуя черты совершенно нового архетипа, означавшего неумолимость, бездонное знание, величие и средоточие всяческой власти. Как у Нахадота, Итемпаса и Йейнэ – если бы кто-то смыл их личностные черты и оставил только голую суть. А суть эта была Бог – в предельном выражении формы и содержания.

Мы ощутили, как маска испустила зов. И прежде чем Каль исчез, на этот зов что-то ответило.

В тот момент Мы разъединились. Горе Шахар, боль Деки, мой ужас – разные проявления одного, в сущности, чувства, но у каждого из нас они достигали такой мощи, что единство целого оказалось нарушено. Но не до конца; Мы (я) успели запоздало припомнить, что находимся в летающем дворце, который изначально задумывался как плавающий и уж точно не продержится долго как падающий. Поэтому Мы (я) огляделись и приметили поблизости озеро Светлокно – скучную, но вполне подходящую лужицу посреди еще более скучных сельских угодий. В нее-то Мы со всей мыслимой осторожностью и опустили хрупкую раковину Эха. То-то, верно, порадуется Узейн: Светлокно было мало и непритязательно по сравнению с безбрежным океанским простором. Теперь дворец будет отделять от берега всего-то несчастная миля воды; при желании вплавь можно добраться. Вот, стало быть, чем кончился замысел Ремат по уединению Арамери. Те из них, что уцелели, станут теперь куда доступнее прежнего – и намного ближе к земле.

А потом Мы прекратили существовать. Остались только Дека, Шахар и я. Мы смотрели друг на друга, и могущество постепенно покидало нас. Потом мы одновременно рухнули, и благословенное ничто приняло нас.

21

Мир изменился. Все изменилось.

Дека и Шахар очнулись на следующий день. Я же по причинам, о которых остается лишь догадываться, проспал целую неделю. Меня водворили в Декины покои и заново познакомили со старой подружкой – трубочкой для кормления. Как и следовало ожидать, я опять состарился. Не очень сильно на этот раз, всего лет на десять. Теперь мне было лет шестьдесят с небольшим. Точнее угадывать не имело смысла. В этом возрасте несколько лет туда-сюда большой разницы не составляют.

За ту неделю, что я провалялся во сне, война кончилась. На следующий день после падения Неба Узейн прислала сообщение в Эхо. Речь шла не о сдаче; просто в свете происшедшей трагедии они с союзниками желали предложить перемирие. Между строк легко читалось: она и ее единомышленники стремились уничтожить Арамери и их солдат, а может, и кого-то еще, когда человечество возобновит бесконечные междоусобные войны. Однако никто, даже закаленные воительницы Дарра, не оказался готов к зрелищу обрушенного Древа, вдребезги разнесенного города и той исковерканной пустыни, в которую превратился центральный Сенм. Как мне впоследствии рассказали, свирепые северянки приняли участие в спасательных работах и их помощь приняли с благодарностью, хотя именно они, пускай неумышленно, вызвали катастрофу. В те жуткие первые дни всякая помощь была кстати.

Городские богорожденные тоже неустанно трудились. Они и так многих спасли, переместив из города после первых же взрывов. А потом и еще многих, сумев уменьшить разрушения. Когда Древо падало, его корни почти вырвались из земли. Если бы пень выворотило, спасать оказалось бы уже некого – город превратился бы в огромную братскую могилу. Но их стараниями этого не произошло, а потом богорожденные трудились без устали. Они отправлялись на развалины, вынюхивая признаки угасающей жизни, укрепляли готовые рухнуть дома, обучали писцов и костоправов, передавая им магию, которая в последующие дни спасла немалое количество жизней. На помощь к городским подоспели боженята со всех концов земли и даже кое-кто из державы богов…

Невзирая на все усилия по спасению, из прежнего населения Неба-в-Тени уцелело всего несколько тысяч.

Что касается Шахар, то ее первое распоряжение в качестве нового главы семьи стало одновременно и глупым и блистательным: она велела открыть двери Эха для выживших. Гнев ложился костьми, оспаривая это решение, и в итоге добился, чтобы Шахар и порученных его заботам высокородных поместили в центральной части дворца – в Завитке и сопредельных строениях, где их могли охранять стражники Гнева и немногочисленные солдаты, прибывшие вместе с выжившими горожанами. Остальная часть Эха была отдана в распоряжение израненных и павших духом смертных, многие из которых еще были покрыты пылью и кровью. Они спали на чем придется и поглощали еду, появлявшуюся, когда ее желали. Слабое утешение в подобном горе, но, как говорится, чем богаты…