Джон Френч - Талларн: Палач

— Я не могу… я…

Раздался громкий пронзительный крик, и что-то врезалось в броню танка снаружи. На секунду стало тихо, затем Калсуриз зарычал, послышались рыдания смешанные с влажным, прерывающимся дыханием.

«Хватит», — подумал Брел. Боль в голове стала яркой как солнце. Он открыл глаза, смаргивая голубые и розовые пятна, плывущие перед глазами. Он выпрямился, ухватился руками за края круглого люка и выпрыгнул наружу одним чётким движением. Они взглянули на него, когда он спрыгнул на защиту трака, а оттуда — на пол. Сотни молчаливых танков тянулись во всех направлениях, их корпусы покрывала пыль. Через каждые сто метров висел люмин-фонарь, разбавлявший мрак жёлтым светом с оттенком мочи. Брел посмотрел на скорчившегося на полу человека. Кровь забрызгала землю. Нос и рот парня кровоточили, он прикрывал их руками. Брел отметил плетёные ранговые канатики, свисающие с плеча его формы, однозначно определяющие его принадлежность к 1002-му Халкисорианскому.

— Достаточно, — сказал Брел. Во рту пересохло, а в голове всё ещё пылало солнце. Брел понимал, что должно быть выглядит так, словно по нему только что прокатился танк. Он был гол по пояс, тонкий ссутуленный скелет, как результат половины жизни проведенной скрюченным в башне «Покорителя». Пыль и машинная смазка покрывали его, смазывая рубцы давно заживших ран и размывая края татуированных ястребов и ухмыляющихся черепов.

Он облизал губы и посмотрел на Калсуриза. Здоровяк опустил глаза и потёр челюсть. Джаллиника начала что-то говорить, но Брел повернул голову и посмотрел на неё. Она отступила на шаг, опустив руки в умиротворяющем жесте. Рубцы шрамов, пересекавшие её тонкое лицо и руки, казались тонкими тенями на бледной коже. Брел оглянулся на лейтенанта, хныкающего на полу, сделал шаг вперёд и присел. Теперь он узнал парня — Саламо, командир Двенадцатого эскадрона, рота Леопардов.

— Саламо, верно? — спросил Брел.

Саламо посмотрел вверх. Кровь покрывала всю нижнюю половину его лица. Нос превратился в месиво, дышал он через обломки зубов. Один из его аугментических глаз был разбит. Он с трудом вдохнул и кивнул.

Брел одарил его улыбкой, стараясь не дать головной боли исказить лицо.

— Проблема, лейтенант Саламо, состоит в том, что вы, похоже, не понимаете природу вашего долга, — Брел сделал паузу, моргнул, когда боль в его черепе переместила свой эпицентр. — Я не брал с вас расписки, но, к сожалению, вы должны именно мне. Так что, прежде чем мы продолжим, я хочу знать, сколько вы должны и можете ли заплатить.

Позади него Джаллиника начала было шуметь. Брел вскинул руку. Она затихла. Он вновь улыбнулся Саламо. Парень передвинулся и всосал воздух сквозь сломанные зубы.

— Шестьдесят… пять, — промямлил Саламо, хрипя между словами.

— Шестьдесят пять? — сказал Брел, он пытался не дать глазам вновь зажмуриться от боли. Давненько не было так плохо, со времён Якануса. Он обернулся к Джаллинике.

— Ты сделала это за шестьдесят пять?

— Он… — она вновь начала говорить, но Брел поднял палец. Он вдавил его в переносицу и закрыл глаза.

— Ты можешь заплатить? — спросил он Саламо.

— Нет, — пробулькал тот.

Брел кивнул, не открывая глаз. Шестьдесят пять не были громадной суммой, но те, кто приходили к нему, обычно имели проблемы, которые заставляли менять представления о рамках удачи.

Брел и его экипаж пробыли на Талларне почти десятилетие, оставленные своим ушедшим дальше полком валяться в окровавленных бинтах и снах, наполненных бредом. Десятилетие он ждал, когда война вновь призовёт его. Он видел, как падает значимость Талларна в качестве накопительно-перевалочного пункта для армий Великого крестового похода. Миллионы, заполнявшие когда-то убежища подземных комплексов, сократились до тоненькой струйки людей. Корабли, зажигавшие в ночном небе фальшивые звёзды, улетали и более не возвращались. А Брел и его экипаж оставались, забытые воины на забытой земле. Но они отыскали себе местечко на Талларне.

Среди миллиардов снарядов, амуниции и трухлявых запасников были вещи, за которые солдат готов заплатить: стимы, болеутоляющие, еда получше. Вещи, чтобы погрузиться в мечты или уводящие в забытье. Через весьма непродолжительное время у них были деньги, достаточные, чтобы достать всё, о чём может мечтать солдат. Дело они вели тихо и рационально, и война больше не возвращалась. Даже когда пришли новости, что в Империуме вспыхнула гражданская война, Брел не почувствовал волнения, он и его экипаж никогда не вернутся, только не сейчас.

Он открыл глаза. Саламо смотрел на него, ожидая. Брел примиряюще улыбнулся и кивнул.

— Ладно, — сказал Брел мягким голосом, — ладно.

Он поднялся и, позволив Саламо опереться на его руку, помог тому встать на ноги. Лейтенант Халкисорианского вытер тыльной стороной ладони окровавленный рот. Он взглянул на Брела, второй уцелевший аугментический глаз горел зелёным светом.

— Я принесу тебе деньги, — прошепелявил Саламо сквозь сгустки слюней и крови, — и я никому ничего не скажу.

Брел снова улыбнулся, это движение послало новые волны боли ему в череп.

— Ладно, — сказал он и похлопал Саламо по плечу, — ладно.

Саламо попытался улыбнуться в ответ, но его избитое лицо было на это не способно. Он развернулся, чтобы уйти.

Брел сломал Саламо шею одним быстрым движением и опустил тело на пол. Он вновь закрыл глаза, когда дело было сделано, и позволил себе осесть на защиту трака «Тишины». В ушах звенело. Это было что-то новенькое.

— Избавьтесь от тела. Сбросьте его в тайники оружия на нижних уровнях, это должно выглядеть так, как будто он свалился с лестницы или ещё чего-нибудь.

Звон превратился в пронзительный визг. Джаллиника и Калсуриз не отвечали. Сержант заставил себя открыть глаза и оглядеться. Его водитель и стрелок стояли, уставившись во мрак, скрывавший изогнутый потолок. Брел собирался уже сказать что-нибудь, как Джаллиника обернулась и посмотрела на него.

— Что это такое? — прокричала она.

Брел моргнул, потом встряхнул головой. Заунывный визг пульсировал при его движениях, не внутри его головы, но вокруг него. Он повидал множество театров войны, слышал как кричат корабли, когда проламываются их корпуса, бежал в блиндажи под падающими бомбами. Звук был определённо тревогой, но не был похож ни на один из тех, что он слышал ранее. Это был не стандартный сигнал тревоги, не сигнал к сбору, он казался новым, словно крик прорывался в реальность из забытого ночного кошмара. Боль в его голове была столь сильной, что зрение стало выдавать смазанную картинку.

— Я не знаю, — сказал он, но слова поглотил возросший тревожный визг.