Дэн Абнетт - Ересь Хоруса: Омнибус. Том I

— Это все? — спросила Сарашина.

— Да, это все, — подтвердила Афина и постучала пальцами по листкам с записями. — Я сверилась со своей онейрокритикой, и толкование меня сильно беспокоит.

Сарашина протянула руки вперед, и ее пальцы запорхали по выпуклым словам и буквам.

— Феррус Манус всегда был слишком нетерпелив, — сказала она. — Он рвется к Исстваану-пять впереди всех своих братьев, стремясь уничтожить мятежников, и большая часть сил отстает.

— Да, но меня беспокоит сокол с янтарными глазами, — призналась Афина.

— Сокол, несомненно, играет важнейшую роль, — согласилась Сарашина. — Его причастность не может не беспокоить. Те силы, что Феррус Манус оставил позади, будут истреблены. Какую еще интерпретацию ты применяла к соколу?

— В большинстве цивилизаций это символ войны и победы.

— Само по себе такое толкование нельзя считать зловещим. Какие же у тебя есть еще основания для тревоги?

— Вот это, — сказала Афина. При помощи руки-манипулятора она открыла старинную онейрокритику и развернула ее к Сарашине. Как только пальцы Сарашины скользнули по страницам и слова проникли в сознание, ее безмятежное лицо помрачнело.

— Это старинное поверье… — начала Сарашина.

— Я знаю. Многие древние боги, которым поклонялись вымершие народы, считали сокола олицетворением воинской доблести, что только подтверждает очевидный символизм. Но я вспомнила о тексте, который был на рисунке, высеченном у подножия мраморной скульптуры, которую работники Консерватория нашли в развалинах того улья, что обрушился в Нордафрике всего год назад.

— Кайрос, — дрогнувшим голосом произнесла Сарашина. — Я ощутила его падение. Шесть миллионов жизней были погребены в песках. Ужасно.

В тот момент, когда улей Кайрос погрузился в пустыню, Афина была на «Лемурии», орбитальной станции над Террой, но эфирное сотрясение, сопровождавшее его гибель, обрушилось на нее волной боли и ужаса. Аура Сарашины дрогнула от печальных воспоминаний.

— После разрушения улья к западу от него открылся целый комплекс захоронений, и там среди могильных орнаментов часто встречалось изображение сокола. Говорят, что обитатели Гипта считали сокола символом победы, хотя они имели в виду борьбу между фундаментальными силами, особенно борьбу духовную, противопоставляя ее борьбе физической.

— И как же это согласуется с твоим видением? — спросила Сарашина.

— Сейчас объясню. — Афина подтолкнула к ней еще один лист бумаги. — Здесь текст свитка, который я скопировала два года назад со старого сердечника памяти, найденного в развалинах Новой Александрии. Это небольшой текст, всего лишь пантеон древних богов, но одно имя меня поразило. Особенно если учесть янтарные глаза сокола и цвет его оперения…

— Гор, — произнесла Сарашина, остановив палец на середине листа.

— Не может ли сокол с янтарными глазами символизировать Воителя Хоруса и его мятежников?

— Занеси все это в Проводник, — сказала Сарашина. — Немедленно!

— Прошу вас, — заговорил Палладий. — Не причиняйте зла этим людям, они и так уже немало вынесли.

Гхота шагнул в храм, его тяжелые, подбитые гвоздями ботинки загрохотали, словно выстрелы, стекло и камни хрустнули под крепкими подошвами. Окинув взглядом толпу перепуганных людей, он остановился на Роксанне и ухмыльнулся так, что Палладий заметил его стальные клыки, треугольные, как акульи зубы.

Гхота показал на Роксанну.

— До остальных мне дела нет, — сказал он. — Нужна только она.

Его невероятно низкий голос как будто с трудом пробивался из глубокого ущелья. Слова выкатывались подобно камням, и казалось даже странным, что они не отзываются эхом в высоких стенах храма.

— Послушай, я знаю, что пролилась кровь, но ваши люди напали на Роксанну, — сказал Палладий. — Она имела полное право защищаться.

Гхота склонил голову набок, словно впервые слышал подобный довод. Слова Палладия рассмешили его, и он расхохотался. По крайней мере, Палладий решил, что грохот горной лавины, вырвавшейся из его груди, был смехом.

— Она нарушила границу, — прорычал Гхота. — Надо было заплатить пошлину, но она решила, будто ее это не касается. Мои люди действовали по закону Бабу. Она нарушила закон и теперь должна заплатить. Все просто. Или она пойдет со мной, или я перебью всех, кто здесь находится.

Палладий постарался справиться с гнетущей тревогой. Стоит только одному человеку поддаться панике, и здесь начнется настоящая бойня. Майя прикрыла собой детишек. Эстабен закрыл глаза, сложил ладони перед грудью и что-то неслышно бормотал. Роксанна сидела, опустив голову, и Палладий ощутил ее страх, словно удар.

Как легко забыть, как она отличается от остальных…

Он шагнул навстречу Гхоте, но тот поднял руку и покачал головой.

— Оставайся там, где стоишь, — сказал Гхота. — Я вижу, что ты пытаешься найти способ выпутаться из этой ситуации. Но это бесполезно. И еще ты думаешь, что эта ведьма сможет повторить свой фокус, как с теми людьми. Да, она могла убить пару человек, но со мной это не пройдет. А если она попытается, я постараюсь, чтобы она не умирала несколько недель. Я точно знаю, сколько всего может выдержать человеческое тело, и обещаю, она будет мучиться. Долго и жестоко. Ты меня знаешь, я отвечаю за свои слова.

— Да, Гхота, — пробормотал Палладий. — Я тебя хорошо знаю и верю каждому слову.

— Тогда давай ее сюда, и мы уйдем.

Палладий вздохнул.

— Я не могу этого сделать.

— Тебе известно, кто она?

— Да, известно.

— Глупо, — бросил Гхота.

Пистолет так быстро возник у него в руке, что Палладий не верил своим глазам до тех пор, пока не прогремел оглушительный выстрел. Люди закричали. А когда они увидели, что сделал выстрел с Эстабеном, крик превратился в вой.

Снаряд разорвал человека. Буквально разорвал в клочья.

Верхняя часть тела от удара пролетела через зал и ударилась в грудь Безучастного Ангела. Клочья раздробленной плоти повисли с рук статуи, а безликую голову забрызгали мозги и осколки черепа.

Майя пронзительно взвизгнула, Роксанна бросилась на пол. Скорбящие плакальщики сжались на скамьях, ожидая, что через мгновение последуют за своими умершими родственниками. Дети заплакали, и матери даже не пытались их успокоить. Роксанна подняла голову, посмотрела на Палладия и взялась за край капюшона, но он покачал головой.

Гхота шевельнул запястьем, и Палладий обнаружил, что смотрит в огромное дуло оружия. Из ствола еще поднимались струйки дыма, распространяя химический запах высококачественного пороха. В тусклом освещении храма блеснул отчеканенный на кожухе орел.

— Ты следующий, — сказал Гхота. — Ты умрешь, а девчонку мы все равно заберем.