Джеймс Сваллоу - Кровавые Ангелы: Омнибус

За дюжину шагов до неприятеля, я пробиваю хрупкую поверхность Имматериума, чтобы воспользоваться убийственным потенциалом варпа. Моя воля вбирает энергию, придаёт ей форму, а затем отправляет электрическое проклятье в моих врагов. Разум мой захватило одно единственное слово — жара. Инстинкты мои, полностью свободные в этот момент, обратились к единственной навязчивой идее — кровь.

Именно так обстоят дела с нашим Орденом. Кровь. Всегда кровь. Наша история, наше наследие, наше имя и надежда и конечный приговор. В конце, все они обращаются в кровь.

Нет ничего, кроме крови.

Передо мной трое Освященных завопили. Я чувствую, как мои губы растягиваются в удовлетворенном оскале. Чтобы космодесантник, даже падший, так орал, боль должна быть далеко за гранью описания. Я бы посмеялся, но этот навык умер вместе с Калистарием. Предатели спотыкаются на бегу и падают на колени. Движения их становятся спазматическими, едва ли контролируемыми, а скоро и этого не станет. Они царапают руками шлемы, срывая их прочь. Они задыхаются, но воздух им всё равно не помог бы. Глаза их вытаращены, но они ничего не видят. Всё, чем они являлись, подчинилось моей воли, а я велел их крови вскипеть. Вот так метафора о проклятии моего ордена претворилась в действие в буквальном смысле для этих несчастных созданий. Вопли их затихают, переходя в горловое бульканье кровью, пеной выходящей из их ртов, носов, ушей и глаз. Они мертвы, и я надеюсь, что их предсмертная боль останется с ними навечно в небытии.

Я отметил ужасный, но необходимый конец трех Освященных, но видел и оценил только его начало. Я знал концовку, и знал, что она не может быть иной, и краем восприятия я видел три тела с закипающей кровью. Я нанёс следующий удар, ещё до того как первые три подохли. Болт-снаряд врезается в мою броню справа. Удара достаточно, чтобы нарушить концентрацию какого-нибудь другого библиария, но если на это рассчитывал нападавший, то он реально не принял в расчёт опасность существа, противостоящего ему. Я устремляюсь к нему, прежде чем он успевает выстрелить ещё. Он поднимается навстречу, пытаясь вытащить гладий. Слишком медленно. Я вонзаю «Витарус» ему в шею. К силе клинка добавляется алый свет моей воли. Клинок проходит сквозь сочленения брони. Он погружается в глотку и, выходя с другой стороны шлема, перерубает позвоночник. Я рывком отвожу меч в сторону. Освященный стоит ещё пару мгновений, словно не может поверить, что умер, затем падает.

Четыре трупа. Я оборачиваюсь в поисках других жертв. Я — возмездие. Является ли мой голод по разрушению тем же самым, что и жажда для моих братьев? Вопрос беспокоит меня, но исследовать его сейчас я не буду. К тому же такой возможности нет — не осталось живых противников. Отряд уничтожил остальных Освященных. Мой голод спадает.

— Братья! — одинокий защитник часовни выходит из-за алтаря, — вы как раз вовремя. Император явно осенил меня своей благодатью.

Он идёт вперед, снимая шлем: «Я возрадовался, при вашем появл…»

Он останавливается. Он пристально смотрит.

Он выговаривает имя, не произносившееся вслух никем со времен войны на Армагеддоне: «Калистарий?»

Имя мертвеца.

До Армагеддона. До улья Гадес, Рота Смерти и ударный отряд Экклезиархии.

Они осуществляли совместный штурм анклава Пожирателей Миров. Предатели обосновались на Арлезиуме. Их ересь бурей неслась по основному континенту мира и грозила распространиться по всей системе и за её пределы. Кровавые Ангелы прибыли, чтобы произвести всеобъемлющую зачистку. Космодесантники Хаоса захватили город-крепость Экастор. Калистарий стоял рядом с Квирином на входе в кабину «Громового ястреба». Они рассматривали приближающиеся рубежи обороны. Огонь ПВО пытался накрыть их. Пилот штурмового корабля уверенно и ловко лавировал, обходя разрывы снарядов.

— Нас ждёт славная битва, — произнёс реклюзиарх.

Библиарий кивнул. Они были связаны какой-то ритуальной линией, эхо их первой встречи в качестве скаутов, много миров и десятилетий назад. Калистарий должен был бы ответить: «Да будем мы благословенны так всегда». Вместо этого он сказал: «Хорус пожалеет об этом дне», произнося слова десятитысячелетней давности. Голос у него был разъярённый, но пустой, как будто на самом деле это был не его голос.

Квирин пронзительно посмотрел на него: «Брат Калистарий?»

Он моргнул. «Да будем мы благословенны так всегда», — сказал он. Он не вспомнит, пока не наступит момент, своих других слов. Он не вспомнит, пока не наступит момент, как его разум скользил по течениям времени. А сейчас он заметил взгляд Квирина: «Что-то не так?»

— Надеюсь, что нет.

Я обладаю воспоминаниями Калистария, но они не мои. Это — знание, чистая информация о погибшем боевом брате. Ничего личного, никаких чувств к ним. Это события чьей-то чужой жизни. Я никогда не был Калистарием. Я никогда не исследовал сущность, населявшую эту оболочку ранее.

Но его помнит Квирин. И Квирин никогда не знал Мефистона. Квирин помнит старого друга, впавшего в «чёрную ярость» и сгинувшего под тоннами камня и щебня в составе Роты Смерти. Квирин и «Мучительная вера» были пойманы бушующим варп-штормом, вызванным интенсивной резней на Армагеддоне, ещё до того как Мефистон восстал из могилы.

Воспоминания о Квирине закончились вместе с Калистарием. Нахождение в его обществе беспокоит меня, словно часть Калистария выросла передо мной. Квирин тоже изменился за время его путешествия к этой точке, этой встрече. Время в варпе течет по своим законам, и Квирин прожил там несколько веков, если я правильно определил его возраст по глазам. Его броня, священная реликвия возрастом более десяти тысяч лет, выдержала испытание, сила и мощь её не снизились. Но блеск в его глазах стал тусклым свечением кремня. Вера Квирина всегда была тверда, как сталь, но фанатизм, который я вижу сейчас, на мой взгляд, хрупок.

Так я сказал себе, и я в это верю. Души моих братьев не могут укрыться от меня, и у меня нет причин не доверять собственным суждениям. Кроме этого, у меня достаточно причин опросить Квирина.

Мы снова на борту «Багрового призыва». Мы собрались в каюте капитана: Квирин, я сам, Кастигон и Альбинус. Ни реклюзиарх, ни я не служили с четвертой ротой на Армагеддоне. Альбинус, однако, знал обоих примерно столько же, сколько они знали друг друга.

Каюта Кастигона небольшая, но в ней достаточно места для маленьких встреч, подобных этой. В центре помещения стоит бронзовый стол. На его поверхности, украшенной изящным изображением перекрещенных мечей на фоне величественных крыльев, лежит одинокий инфо-планшет и установлен гололитический проектор. Ещё есть огромный смотровой экран оккулуса, через который мы вчетвером наблюдаем за последними мгновеньями существования «Мучительной веры». Я впечатлён подвигом Квирина. Потрепанный варпом фрегат существовал только благодаря одной единственной вещи — силе веры реклюзиарха. Такое достижение достойно преклонения, хотя я не могу назвать это большим сюрпризом. Квирин был легендой ещё до Армагеддона, легендой незапятнанной проклятием нашего ордена. Его исчезновение было тяжёлой утратой.