Джон Френч - Чемпионы Темных Богов

Эта несправедливость заставляла его кипеть. Он знал себе цену, как и своим товарищам. Когда было нужно, они сражались и умирали наравне с лучшими. Не всякая зачистка оказывалась будничной рутиной. Не все территории было легко умиротворить. Лигетцы умели сражаться и могли многократно это доказать.

Вот только на это никто не обращал внимания. Никто даже не подумал взглянуть, ведь все знали о репутации Лигеты. Планета дилетантов и артистов. Планета пения.

Этим гордиться?

И да, Ахала имела в виду именно это. Гордиться музыкой, пением. Гордиться Гургесом. Гражданское население Лигеты радовалось репутации мира. Они не видели в этом ничего унизительного или постыдного. Ими двигала та же логика, что и начальством Корвуса, которое полагало, что вознаграждает за верность, отправляя домой. Кто бы отказался от приятной командной должности вдали от мерзости зараженного Хаосом мира-улья? Кому бы не хотелось оказаться рядом с Гургесом Парфаменом — творцом не просто песни, а Песни?

Да, подумалось Корвусу, Гургес хорошо здесь поработал. Прошло уже больше десяти лет. Песнь была гимном славе Императора. Едва ли это можно было счесть чем-то необычным. Однако «Да царствует Император» была редкостью. Результатом особой алхимии, сплавившей воедино формальное величие с популистской привлекательностью. Мелодия была достаточно властной, чтобы звучать из боевого горна титана, достаточно простой, чтоб ее мог насвистывать самый последний пехотинец, и достаточно привязчивой, чтобы никогда не забыться, будучи услышанной всего один раз. Она поддерживала боевой дух на тысячах осажденных миров и воспламеняла мужество миллионов солдат, прорывающихся к спасению. У Корвуса было полное право гордиться достижениями брата. Это было гениальное произведение.

Ну, так говорили. Ему пришлось довольствоваться словами других. Корвус страдал амузией. Он был настолько же невосприимчив к музыке, насколько Гургес был к ней чувствителен. Творение брата-близнеца оставило его холодным. Для него было больше мелодичности в визге зеленокожего, придавленного ногами дредноута.

Леди же Ахале Корвус ответил: «Не мог бы гордиться сильнее».

— Вы знаете, что он сегодня нам преподнесет? — спросил Эльпидий, пристраивая мягкую громаду своего тела поудобнее.

— Нет.

— В самом деле? — в голосе Ахалы слышалось удивление. — Но вы же с ним близнецы.

— Мы не видели друг друга большую часть года.

Эльпидий нахмурился.

— Я не знал, что вы отлучались.

Корвус подавил вызванную обидой дрожь.

— Это Гургеса не было на планете, — сказал он. Брат искал среди звезд вдохновение или какую-то еще изнеженную чушь. Корвус не знал и знать не желал.

Со сводов зала свисали сотни светящихся сфер, составлявших вместе звездную карту Империума. И вот они погасли, приглушая шум десятков тысяч бесед. Аудиторию окутала тьма, лишь сцена оставалась освещена. Из-за кулис появился хор. Певцы были одеты в черную форму, отглаженную, словно офицерский парадный мундир. Они выходили сотнями, пока не заполнили всю заднюю часть сцены, встав лицом к аудитории. Сначала Корвус решил, что на них надеты серебряные шлемы, но затем они протянули руки и опустили лишенные черт и глаз, которые закрыли верхнюю половину лиц.

— Как они увидят его указания? — удивился Эльпидий.

Ахала возбужденно хихикнула.

— Это еще ничего, — прошептала она, доверительно положив ладонь на руку Корвуса. — Я слышала, что не было никаких репетиций. Даже хор не знает, что будет исполняться.

Корвус моргнул.

— Что?

— Разве это не интригует? — она повернулась обратно к сцене, счастливая и безмятежная перед приближением невозможного.

Свет продолжал гаснуть, пока не остался лишь узкий луч в середине ее передней части — жалкая мелочь в холодной ночи камня. Тишина была столь же плотной и тяжелой, как сама скала. Ее нарушил торжественно-медленный стук каблуков. Уверенной походкой, словно совершая обряд и восхищаясь собственным появлением, на свет вышел Гургес Парфамен, певец Императора и любимый сын Лигеты. На нем была такая же черная форма, как и на музыкантах, но не было маски. Вместо нее…

— Что у него с лицом? — спросила Ахала.

Корвус подался вперед. У него внутри стремительно прибывало что-то холодное. Лицо брата-близнеца повторяло его собственное: те же строгие черты, узкий подбородок и серые глаза, даже одинаково подстриженные черные волосы. Но сейчас Корвус смотрел в кривое зеркало. На Гургесе была надета какая-то конструкция, блестевшая, словно золото, но даже с такого расстояния были различимы безжалостные углы и жесткость железа. Она опоясывала его голову, будто лавровый венок. К лицу тянулись игольчато-тонкие когти, которые пронзали веки и удерживали их открытыми. Гургес смотрел на аудиторию безумным и беспощадным взглядом, в котором в равной мере сочетались абсолютное знание и предельный фанатизм. Глаза были лишены свободы, как и у его хора. Но в то время как певцы не видели ничего, он видел слишком много и получал удовольствие от пытки. Губы растянулись в улыбке. Кожа Гургеса была слишком тонкой, сквозь нее проступал череп. Когда брат заговорил, Корвус услышал глухой звук ветра, дующего в ржавых трубах. В истершихся уголках реальности зашелестели насекомые.

— Собратья-лигетцы, — начал Гургес, — прежде чем мы начнем, было бы настоящим предательством с моей стороны не сказать кое-что о роли, которую играет в искусстве покровитель. Жизнь музыканта непроста. Мы не производим материальных продуктов, и поэтому многие считают нас ненужными, бесполезной роскошью, без которой Империум вполне может обойтись. Это обстоятельство делает еще более важными тех, кто ценит нас. Покровители — это те благословенные немногие, которые понимают, что на самом деле артист способен создать нечто положительное.

На мгновение Гургес сделал паузу. Возможно, он ждал аплодисментов, но аудиторию сдерживали знание и лед в его застывшем взгляде. Он спокойно продолжил.

— В течение моей жизни музыканта я имел честь работать с большим, чем должно было выпасть на мою долю, количеством щедрых, целеустремленных и тонко чувствующих покровителей. Благодаря им мою музыку вообще услышали, — он склонил голову, как будто им овладела скромность.

Корвус фыркнул бы от тщеславности этого жеста, однако он был слишком напряжен. Его пугали слова, которые могли выйти из открытого рта брата.

Гургес взглянул вверх, и в его глазах, казалось, появилось свечение цвета праха и пепла.

— Да, — произнес он, — щедрого покровителя надлежит чтить. Но еще более ценен, еще более заслуживает прославления и чествования тот покровитель, который вдохновляет. Тот, кто открывает двери к новым горизонтам созидания и проводит художника через них. Я стою перед вами в качестве слуги такого покровителя. Мне известно, что мое скромное посвящение Императору высоко ценится, однако теперь я вижу, насколько жалкой подделкой истины оно является. Сегодня увидите и вы. Я не могу поведать, что раскрыл мне мой покровитель. Но могу показать.