Дмитрий Дашко - Лучший из худших

В их пустых глазах читалось неприкрытое желание отхреначить меня дубинками. Да они от этого явно получали удовольствие.

Врёшь, не возьмёшь. Менты это – или ряженые, но обращаться со мной по беспределу нельзя.

Я подорвался с места, вытащил из-под жопы стул и выставил перед собой как щит. Первые удары дубинками пришлись по нему.

Ну, козлы, щаз покажем вам триста спартанцев.

За спиной у меня оставалась пара метров пустого пространства. Я сделал шаг назад и крутанулся, со всей дури зазвездюлив стулом в башку первого мордоворота. Это тебе, сука, на долгую память.

Тот аж к дверям отлетел вместе со своей резиновой палкой. Надо бы тебе её в жопу вставить да провернуть до характерного треска.

А вот второй оказался изворотливей, пригнулся и, пока я вращался юлой, саданул мне «демократизатором» по почкам. Тут, как и с яйцами, никакой пресс не спасёт.

Я как-то разом потерял интерес к жизни и заорал благим матом.

Второй удар сработал как тумблер выключателя, отправляя меня спатеньки.

Последнее, что я вспомнил, перед тем, как вырубиться – обещание вывернуть наизнанку матку этого урода.

Надеюсь, они не сотворят чего-то подобного с моим бесчувственным телом.

Пробуждение было из цикла «началось в колхозе утро».

Почему-то вспомнилось лермонтовское (не зря «Бородино», выходит, в школе зубрил) «тогда считать мы стали раны, товарищей считать…»

Посчитать было что. Начнём с дискомфорта в местах, которые в шутку называют мягкими.

Дикой боли, чтобы прямо лезть на потолок, я не ощущал, но это ничего не значило, могли наколоть всякими препаратами. На текущий момент, по субъективным оценкам, не ужас-ужас, просто терпимо.

Попинали меня, конечно, славно. Поработали от души, что уж там, оттянулись как следует. Я мог себе даже представить, как это происходило, с каким наслаждением эти хмыри в сером лупасили по мне, тем более, что не могли получить сдачи.

С другой стороны – сам напросился. И это уже объективная реальность.

Что такое на меня накатило, откуда взялся этот приступ безумства, что за наваждение охватило меня… Я, конечно, не Рики, не Мартин, то есть – не белый и не пушистый, но вроде и на безбашенного психа не похож.

Чтобы раздраконить меня до такой степени, надо оч-чень постараться, и делать это долго, методично и со вкусом. А в кабинете с адвокатом я вспыхнул как спичка – ярко и быстро, и точно также сгорел за считанные секунды.

Дело ясное, что дело тёмное.

Осталось понять, где я нахожусь. Для этого пришлось приподняться на локтях, встать сразу на ноги показалось мне не самой удачной идеей.

Шконка, на которой я лежал, не походила на тюремную, а вот решётка на окне, расположенном почти у самого потолка, наводила на нехорошие впечатления.

Скорее всего, тюремная больница. Зашибись, короче!

Нет, отец обязательно что-то придумает, выцарапает меня отсюда, долго этот кошмар продолжаться не может.

Я вообще привык на него полагаться, всегда считал, что он способен решить любую проблему, и дело даже не в его деньгах. Просто с самого начала он был пробивным, шёл на таран и сносил все преграды.

Мне очень хотелось походить на него, но я отдавал себе отчёт: в моём случае и труба пониже, и дым пожиже.

Может быть, когда-нибудь… но пока я оставался его блеклой тенью.

Ладно, всё будет пучком.

Но тут меня ждал новый сюрприз.

В далёком детстве я сильно порезал левую ладонь: строгал какую-то дощечку, не рассчитал и полоснул по руке ножом. Ничего страшного, так в итоге заимел шрам. Мне советовали свести его при помощи лазера, но я каждый раз отмахивался. Дескать, зачем, шрамы украшают воина.

Сейчас, разглядывая ладонь, я вдруг понял, что это… не моя рука. Шрам куда-то делся… Сам по себе рассосаться он точно не мог. Да и пальцы, они у меня не были такими чересчур вытянутыми как у профессионального музыканта.

Бред? Слишком детальный и логичный для бреда.

Нет, была у моего приятеля история, как он писал курсовик по пьяни. Вернулся с вечеринки бухой, в дрова, внезапно почувствовал вдохновение, засел за работу, накатал с дюжину листов, причём, как говорил, всё казалось изумительно стройным и понятным. Закончив трудиться, завалился спать. Когда проснулся и перечитал, что наваял, просто охренел: предложения могли оборваться посредине, потом пропуск в поллиста, какие-то загадочные расчёты, чертежи…

Но это явно не мой случай.

Тогда, что ж получается? Я попал?

По всему выходит, что так, причём состоялся перенос не физический, а ментальный. Моё сознание, очевидно, подгрузилось в чужое тело.

Выглядит лютой жестью, но пока это самое логичное объяснение происходящему.

Если вспомнить то, что говорил Станислав Сигизмундович (долго ему ещё сухарики хрумкать не придётся со сломанной-то челюстью), получается, что это не мой мир, а некая параллельная реальность.

Дополнительно: поляк упоминал о существовании императора и дворянства. В принципе, у нас в половине Европы монархия и ничего, живут как-то люди и не парятся.

А вот фразочка, что я будто бы убил сразу пятерых, причём с помощью магии – это уже за гранью добра и зла.

Допустим, настоящий хозяин тела, в котором я нахожусь, действительно перебил столько народа (зачем – другой вопрос), но вот упоминание магии… Я что, Гарри Поттер здешнего разлива?

Где тогда моя волшебная палочка?!

Шок, бляха муха, это по-нашему, по-большевистски…

Ход размышлений прервал визит ещё одного, совершенно незнакомого мне человека. Он тенью проскользнул в комнату и встал напротив меня.

Готов поклясться всем, что у меня осталось: прежде мы никогда не встречались, однако я ощутил в себе внезапно нахлынувшее чувство любви и нежности по отношению к этому мужчине.

Он был немолод, выглядел чрезвычайно усталым, я бы даже сказал измождённым. Тёмные круги залегли у него под глазами, подбородок заострился, скулы были обтянуты кожей.

Высокий, худощавый, пропорционально сложенный, с широкими плечами и узкой талией. Плотный серый костюм-тройка сидел на нём как влитой.

Он слегка прихрамывал и опирался на элегантную тросточку, совсем, как лондонский денди.

Ещё мне показалось, что его окутывало что-то вроде прозрачного кокона, который иногда светился и переливался красками.

И это было как-то странно.

Неужели я вижу человеческую ауру? Если это так – то почему не могу рассмотреть свою? Всё чудесатей и чудесатей.

Покуда я предавался этим мыслям, незваный гость глядел на меня с нежностью и печалью, не проронив при этом ни слова.

Я присел на шконке, подобрав ноги.

Что-то внутри перевернулось, в душе засаднило. Растерянность овладела мной.

– Отец, – машинально вырвалось из моих уст. – Зачем? Тебе нельзя сюда приходить!